Грани реального. Грань третья: Лето 2006, Литературный конкурс

[Mayflower >>>]

И снова добро пожаловать на литературный конкурс!
Лето обычно весьма жаркая пора, причем не только за окном. У кого-то сессия, кто-то поступает, а кто-то просто устраивает отпуск, заслуженный после многочисленных трудовых будней. Поэтому после общего обсуждения Летнюю Грань было решено несколько передвинуть. А потому начинается она сегодня, 15 мая.
Первый этап, как и всегда, длится месяц, и он отведен на обдумывание темы, написание работ и отправку координаторам. Разумеется, все работы анонимны до момента окончания конкурса. Соответственно, после 15 июня начнется голосование и определение победителей. Чуть подробнее о сроках и условиях - ниже в Правилах.

Тема конкурса: Прогулки по лезвию.

Мы решили немного усложнить как постановку для исполнения темы, так и саму тему. Впрочем, вместе с тем это увеличивает и интерес ее реализации. В рассказе нужно найти наиболее подоходяющую по вашему мнению демонстрацию слов "прогулка по лезвию" - и именно это демонстрация и должна быть основной сюжетной линией в произведении. Трактовка этой фразы может быть вольная и зависит от автора. Однако, он должен суметь обьяснить свою позицию по запросу организаторов, если у них возникнут сомнения.

Степень соответствия рассказа теме определяют координаторы конкурса.



Правила.

1. Участвовать в конкурсе может любой зарегестрированный участник портала Прикл.ру.
2. Произведение, предоставленное на конкурс, должно соответствовать теме и быть собственного сочинения. Жанр и стиль - свободные.
3. Тема - "Прогулки по лезвию".
4. Работы на конкурс принимаются месяц: с 15 мая по 15 июня включительно.
5. Размера произведения: от 2 000 до 15 000 символов с пробелами.
6. Произведение не должно содержать ненормативной лексики, однако на жаргонные слова запрет не распространяется.
7. Грамотность на уровне проверки орфографии в Ворде.
8. Запрещены - слишком натуралистические описания сцен секса и/или насилия с детальным описанием самого процесса.
9. Координаторы - merlyn и Mayflower.
10. Готовые произведения следует отсылать в течение указанного срока в личку Mayflower. Все работы, не соблюдающие данные правила, до конкурса допущены не будут.
Работы принимаются по принципу "один участник - одна работа".
Если рассказ написан в соавторстве с другим пользователем форума - то оба автора не могут подать других работ, написанных самостоятельно.
11. Все произведения будут постепенно выкладываться в данной теме. После истечения срока приема в отдельной теме будет проведено голосование. Принять участие в нем сможет любой желающий участник форума: отдельным постом необходимо назвать лучшее произведение и аргументировать свое мнение (количество произведений, которое можно упомянуть будет зависеть от числа поступивших в итоге на конкурс работ). Подробнее о голосовании будет сказано позже.
12. Все авторы должны принять участие в голосовании! Иначе их работы будут дисквалифицированы.
13. Все вопросы можно задать здесь.


Хочу обратить внимание, что верхняя рамка объема принимаемых работ увеличилась с 10 000 символов до 15 000!

Что ж... всем удачи и творческих успехов! ;)

[Mayflower >>>]

И имя ему Ветер

Тишина…. И лишь тихий шелест ветра в листьях. Тьма…. Абсолютная тьма. Она пугающа, но не для Него…. Для Него это Стихия, для Него это Жизнь. Кровь для Него Тьма, Тишина — Воздух, что наполняет легкие и заставляет биться сердце (сердце ли?)….
Он знал, что где-то впереди «вьется» асфальтовая дорожка, узкая, огороженная аккуратно бордюрчиком, за которым растут аккуратно подстриженные маленькие кустики.
Он знал, что вскорости услышит шаги…. Неторопливые, но четкие, размеренные. Стук от них был слышен, потому что Мужчина больше наступал на пятку, припадая и перенося вес своего тела на носок. Стук каблука об асфальт….
Вот что и услышал Он…. То, что ожидал. Медленно достал из-за пояса кинжал…, и выглянула величественная луна…. Он поймал ее серебристый луч на лезвие, осветил руны, что покрылись алым налетом за долгие годы….
Шорох листвы. Мужчина обернулся, но увидел лишь большой раскидистый дуб позади. Ветер…. Сделал шаг. Еще один. Страх быстро окутал тело и также быстро отступил. Ведь сегодня Он, по-видимому, не придет…. Медленно…. Поворот за поворотом, шел человек вперед. Где-то позади мелькнула Тень. Ветер….
Он чувствовал, как страх растекается по жилам идущего, то отступая и растворяясь, то снова проступая, будто излучаясь кожей. Каждый Такой день все происходило одинаково. Третья среда после весеннего солнцестояния…. Вечер после полуночи. И именно так…. Вечер и не иначе.
Шорох листвы…. Шаги. Впереди темные очертания холма…. Вот уже показалась фигурка, тонкая и изящная, словно молодое деревце, только…. Ближе. Все ближе…. Луна осветила со спины сидящую на траве девушку. Она увлеченно читала книгу, что лежала у нее на коленях, казалось, не замечая ничего вокруг…. Лишь эти двое знали, что этой девушки больше нет…. Это лишь памятник…. Лишь надгробие.
Шорох листвы. Шаги. Темно-синие глаза медленно закрылись, и быстро, словно вспышка, мелькнул образ солнечного летнего дня, когда еще была жива Она. Ресницы взметнулись вверх, пальцы сжали кожаную рукоять, прыжок, что сбил с ног…. Лезвие замелькало перед глазами, на скуле осталась плавная линия…. Дыхание сливалось с дыханием, ужас светился в глазах.
«Будешь вечно помнить Тот день.»
«Мучает совесть…. Добился!»
«Не волнует.»
«Убей.»
«Пока будешь жить, не зная, когда же, наконец, я сделаю это. Вот истинная мука, что хуже смерти.»
Вдох…. Выдох….
«Страх и мука не оставят.»
Шорох листвы. Тьма окружает. И лишь Мужчина на дорожке…. Бледность. Ужас. И девушка совсем рядом…. Никогда он не может достигнуть ее.
Дорожка эта в точности повторяла узор на клинке, по которому он ходил в Тот день, в каждый Такой день…. Ведь он не мог иначе. Не мог НЕ ходить…. Дорожка обагрена кровью, и сталь…. Не мог НЕ ходить, рискуя жизнью, ведь Она была его дочь…. Ходить по Его лезвию, а имя Ему было Ветер, что любил Ее….

[Mayflower >>>]

Жизнь как лезвие клинка

Свист клинка прямо перед ухом. Лезвие прошло очень близко от моего лица. Ответный удар, ищущий путь к телу соперника сквозь прекрасную защиту. Звон двух яростно столкнувшихся мечей. Уши заложило моментально. Взглядом слежу за описывающим красивые восьмерки оружием противника – стальной катаной. Если бы она была настоящей, то я бы здесь сейчас не стояла. Перед глазами всплывает образ настоящего оружия, сделанного японским мастером. Острота доведена до идеала. Красота слепит глаза. Но красота эта обманчива и губительна для того, кто ей доверится.
Моя жизнь сейчас похожа именно на лезвие такого оружия, по которому осторожно и неторопливо я бреду, пытаясь не оступиться и не совершить другой ошибки. Роковой и гибельной, которая приведет к потери одного из близких мне людей. Для одних людей это может казаться фантастичным, нечто далеким от жизни, историей из книги, а не из жизни. Другие скажут, что я просто выдумываю все в силу своего возраста и жажды приключений. Но это не так. Это есть жизнь.
Вновь мой удар, не попадающий в цель. Ответный ход противника. Плохо поставленный блок, который катана просто сминает и отлетает в руку. Боль пронзает конечность от кончиков пальцев до предплечья. Оружие разодрало кожу. Кровь струится по запястью. Вот точно так же отступлюсь в своей прогулке по лезвию жизни, и будет рана. Пусть бескровная, но от этого не менее болезненная, пронзающая всю душу, всю сущность мою.
Баланс оружия идеален, если клинок сделан мастером. Но наша жизнь создана нами самими, и поэтому лезвие ее постоянно шатается, и везде идут изгибы. И идти по такому лезвию с каждым шагом становится все сложнее и сложнее. Но мы вынуждены продолжать этот путь до конца.
Вот и моя жизнь напоминает изогнутый клинок с отсутствующим балансом. Шатания клинка сотрясают тонкую нить дороги, что стелится у меня под ногами. И вот-вот я упаду… Но из последних сил удерживаю баланс и иду дальше, настораживаясь все больше с каждым новым поворотом.
Следующая моя атака. Взмах меча. Противник уходит в сторону от атаки и делает ответный выпад, устремляя тупое лезвие катаны в мои ноги. Из-за шока от предыдущего попадания не успеваю поставить блок. Острая боль пронзает все тело. Ноги подгибаются. Силы уходят в никуда. И мое тело опускается на траву. На один лишь миг сознание закутывается в мглу.
Так же по жизни. Ноги устают постоянно идти по тончайшему лезвию жизни. Вот и я устала, оступилась. Лезвие пошатнулась. Подо мной оказалась бездна, но что-то удерживало от падения вниз. Взгляд вверх. Одна рука зацепилась за тончайшую грань лезвия. Она порезана и кровоточит. Все силы уходят на то, чтобы хотя бы удержаться в таком положении. Но пальцы медленно, но верно отпускают клинок. Передо мною стоит выбор: любовь и дружба, честь или счастья? Он чрезвычайно сложен. Особенно, для шестнадцатилетней девушки, что только начала свое знакомство с веселой дамой по имени Жизнь.
Мгла отпускает пленницу обратно. Звон в ушах исчезает, растворяется под гулом истинных звуков. Боль истлевает, давая место чувствам и мыслям. Девушка открыла глаза. Соперник, теперь уже просто друг, склонился перед упавшей подругой и обеспокоено осматривал ее.
- С тобой все в порядке?
- Да! Теперь все! – уверенный, но все-таки еще чуть дрожащий от слабости голос. Девушка поднялась с земли, чуть держась за друга, поднялась с земли, чуть держась за друга, отряхнулась, посмотрела бывшему сопернику в глаза и улыбнулась.
Меч, выпавшей из руки «воительницы» и лежащий около ее ног, по-прежнему ярко и радостно блестел на солнце.
А где-то, в глубине души мечтательницы, абсолютно такая же девушка продолжила свою прогулку по лезвию жизни.

[Mayflower >>>]

Памяти русалочки Андерсена

Я изготовлю тебе питье, ты возьмешь его, поплывешь с ним к берегу еще до восхода солнца, сядешь там и выпьешь все до капли; тогда твой хвост раздвоится и превратится в пару стройных, как сказали бы люди, ножек. Но тебе будет так больно, как будто тебя пронзят острым мечом. Зато все, кто тебя увидит, скажут, что такой прелестной девушки они еще не встречали! Ты сохранишь свою плавную походку - ни одна танцовщица не сравнится с тобой; но помни: ты будешь ступать как по острым ножам, и твои ноги будут кровоточить. Вытерпишь все это?
Г.-Х. Адерсен, Русалочка

Снять обувь. Поцеловать рукав твоего богато расшитого платья. Я буду немой. Ты будешь немой. Не-мой. Не мой. Теплой одуванчиковой пушинкой коснуться кончиком большого пальца холодной стали и пойти. Прогуляться по лезвиям, причащая их безмолвием моей холодной крови. Да что там… У русалок в синих ледяных венах застыл бескрайней равниной седой океан, так шепчет тебе во сне Она, любимый?
А в синих моих глазах плещутся струйки и играют рыбки. Однажды я собирала в ожерелье янтарь, эти медовые слезы далеких северных деревьев, и рассыпала его… С тех пор в моих глазах отражаются эти искорки земного света. Смеются и поют разбойники-светлячки, купаясь в моих водах и играя на гранях твоего стального взгляда. Взгляд твой опасен, порезаться можно легко. Мама… Больно… кап, кап…
Вокруг нас колышется океан усмешек и тихих шепотков: «Она немая… она колдунья… ». А ты не слышишь. Ты танцуешь со мной, и я взглядом ласкаю улыбку в уголке твоих губ, даря взамен улыбки лучей, пронзающих аквамариновую глубину океана.
А в моем еженощном сне хищно улыбается Морская Ведьма, и выцарапано на нежной коже имя той, что когда-то пробежала легко по песку на взморье, разметав по плечам темные косы и темное послушничье платье.
Завтра свадьба. Белая пена фаты, силуэт невесты словно вырезан из белого атласа, соткан из яблоневого цвета. Нежный голос зовет тебя по имени, любимый. Ты будешь счастлив. Я не вернусь.
И вот уже моя фигурка, плавно покачиваясь, как веточка морской водоросли, несется за тобой, тенью твоей, оставляя следы на палубе. Тонкая кожа, белый снег с ручейками вен, разбить бы зеркало моего остекленевшего взгляда – чтоб вдребезги, чтоб летели тысячи остроклювых лезвий, по которым отныне идти назначено мне… Кап, кап…
Последняя наша ночь переливается бархатно черной шкуркой, по ней мириады осколков зеркал. Ты спишь совсем рядом, я мерно считаю минутки твоего дыхания, Ее дыхания… Лишь блестят слезинки на лезвии. Лезвии, которое так жаждет объятий твоего сердца. Последнем лезвии, по которому я пройду…
Рассвет.
Пена.

[Mayflower >>>]

Посольская дорога

– Прошу вас, господин посол.
Коротко кивнув в ответ, Канорти прошел мимо склонившегося слуги, и, подождав, пока откроются высокие двери, шагнул внутрь.
Воинская выучка и посольский опыт позволяли ему хранить непроницаемое выражение лица, хоть это и было непросто. Ибо жители Илль-Цеана всегда были склонны к утонченной роскоши, а уж императору сами боги велели превосходить в этом своих подданных.
Жители Ретана, послом которого и являлся Канорти, предпочитали аскетичный стиль. Но умели ценить красоту.
А тронный зал был красив – светлые, почти прозрачные колонны, и столь же нежного цвета плиты пола; змеящиеся по стенам золотые знаки, сплетающиеся в слова, начертанные первым императором Илль-Цеана; потолок, на котором дивная роспись – небо с облаками и парящими птицами, столь искусно выполненная, что ее не отличить от подлинного небосвода…
Белое, золотое, лазурное. Цвета власти.
Каким-то образом сюда органично вписывались и другие цвета – которые привносили сюда люди. Алые, светло-бежевые, синие и коричневые одеяния священников. Темно-зеленые хламиды мудрецов. Золотые мантии советников. Черные доспехи военных. Разноцветные костюмы чужеземных послов.
И, конечно, неподвижно замершие за троном гиганты в белоснежных латах и глухих шлемах. Белая Стража, легендарные телохранители императоров… точнее, отдельных правителей. Ибо шесть поколений их не было в тронном зале, а нынешнему императору они присягнули.
Одного этого хватило бы, чтобы относиться к государю Илль-Цеана с осторожностью.
Странное дело – но в этом зале чужеродным себя не чувствовал и сам Канорти, в черно-красном костюме потомственного воина и с золотой наголовной повязкой посла. Да, таков Илль-Цеан – он не заставляет чувствовать себя чужим. Он понемногу переделывает тебя… и настанет день, когда и в самом деле ощущаешь себя воином этой земли.
Этого не желал Ретан. И потому в Эйцин, столицу Империи, и прибыл Канорти.
До трона оставались считанные шаги; все это расстояние, как и положено, было закрыто белоснежной тканью, знаком чистых намерений. Канорти вступил на край плата; поклонился в пояс, касаясь левой ладонью эфеса меча.
Да, в Илль-Цеане разрешали носить оружие в присутствии императора, и даже не заставляли прикручивать эфес к ножнам. Считалось, что никакой злоумышленник не сумеет причинить вред Владыке; тот сможет испепелить негодяя одним движением брови.
В отношении нынешнего императора это было истинно.
Выпрямившись, посол взглянул в лицо человеку на мраморном троне, облаченному в белые с золотым одеяния, и носящему на голове венец из синего металла. Принявшему свою излюбленную позу – локти опираются на трон, кончики пальцев касаются друг друга.
Эвеаллин Неборожденный, император Илль-Цеана. Как его называли – «человек с лицом бога, улыбкой тигра и глазами дракона».
– Ретан приветствует Рожденного Небом, – произнес Канорти ритуальную фразу. – Голосом Канорти Сейхена говорит Правитель.
– Илль-Цеан приветствует посла народа лит’энн, – голос императора звучал мягко и спокойно – словно плавно несла свои воды река. – Империя говорит моим голосом.
Они оба знали о чем пойдет речь – о договоре, который выкует мир между соседними странами. И долгое время никто не сможет атаковать, не подвергаясь угрозе со стороны стран-свидетелей – ни империя, ни лит’энн. Народ Меча, как ретанцев часто называли…
Однако мир был выгоден Ретану, который получал бы десятилетия покоя… но никак не Илль-Цеану, набиравшему силу, и явно желавшему распространить свое влияние на весь материк. Впрочем, если император вручит договор, все будет завершено. Любое несчастье, что случится с послом в дороге, сочтут делом рук Эвеаллина – и империи объявят войну многие. Таковы законы. Таковы соглашения…
– Я рад наступлению этого дня, – вновь зазвучал голос императора. – Ибо ему суждено стать днем мира и доверия между нашими странами.
Расцепив пальцы, Эвеаллин протянул руку в сторону – и стоявший рядом с троном советник поспешно вложил в пальцы владыки свиток.
Канорти позволил себе лишь еле заметный выдох облегчения. Получилось. Сейчас император передаст ему договор… и самая важная часть его миссии будет выполнена.
– Подойдите, господин посол, и примите знак наступающего мира и благоденствия. И да будут они столь же вечными, сколь вечно плодородие земли, по которой вы ступаете.
Ого! Надо же… Канорти знал об этом обычае Илль-Цеана – довольно редко послам и сановникам позволялось подойти к трону не по плитам пола, а по земле, насыпанной вместо таковых. Это великая честь – принять милость из рук императора, стоя на живой земле…
Канорти шагнул назад, сходя с белой ткани. Император сделал легкий жест рукой – и плат словно смело порывом ветра; открылись снятые плиты и заменившая их земля. Восемь шагов по ней отделяли посла от трона.
Ретанец двинулся было вперед… и резко остановился. Потому что разглядел, что за земля перед ним.
Красноватая почва со множеством мелких сверкающих камушков. Вроде бы ничего особенного… но лишь в одном месте была именно такая почва.
В Долине Грез, месте, которое для ретанцев было навеки проклятым. Уже давно забылось, что за ужас поселился там, и почему именно Народ Меча страшится его… но по-прежнему земля Долины была запретна для любого, рожденного в Ретане. Нет, она не представляла опасности… но любой, ступивший на эту почву, нарушил бы клятву, данную при совершеннолетии… а об этом нельзя было даже и помыслить. И даже ради мира Канорти не мог ступить на землю, взятую из Долины – ибо Правитель не принял бы ничего, полученного клятвопреступником.
Посол пристально взглянул в лицо императору – и получил в ответ легкую, почти незаметную усмешку, скользнувшую во взгляде.
«Он все рассчитал, – пронеслось в голове Канорти. – Если я останусь на месте – значит, не принимаю договора, и тем самым наношу империи смертельное оскорбление. Если я обойду землю – отказываюсь от столь высокой чести, и опять-таки наношу оскорбление. Результат? Империя будет вправе начать войну, не нарушая никаких законов.
И даже нельзя отговориться тем, что Долина Грез для нас – проклятое место… ибо для всех других оно – священно. И отказ ступить на священную землю поймут четко определенным образом.
Эвеаллин Неборожденный… человек с лицом бога, улыбкой тигра, глазами дракона и сердцем демона!»
В зале царила полная тишина. Те, кто был посвящен в замысел императора, молчали; остальные же просто с интересом наблюдали за замешательством посла «помешанных на оружии и воинской чести рубак», какими считали лит’энн. И почти что оправданно…
Решение пришло неожиданно, и в первую секунду Канорти даже удивился тому, как Эвеаллин его не предусмотрел… Впрочем, и император Илль-Цеана не всеведущ!
Очень медленно посол потянул из ножен меч. Воины в зале слегка вздрогнули, но не сдвинулись с места – раз уж бездействуют Белые Стражи, которые любую угрозу чуют за десять полетов стрелы, значит, опасности нет…
Шаг вперед – прямо к границе отсутствующих плит.
Меч лег на землю, сверкающей полосой перечеркнув красноватую почву.
И Канорти Сейхен вступил на эфес.
По залу пронесся дружный, изумленный вздох. Посол слышал перешептывания, и замечал, как кто-то выворачивает шею, разглядывая участок золотой росписи на стенах.
Канорти знал, что там написано.
«Воин ступает по крови, пролитой его оружием; мудрец – по начертанному его предшественниками; посол же идет по лезвиям мечей».
Кто мог предположить, что это исполнится буквально?
Канорти не мог даже помочь себе сохранить равновесие руками… ибо тогда выглядел бы как циркач. А это недостойно посла…
Ретанец уловил короткую презрительную усмешку, мелькнувшую на лице воина в черных доспехах и алой головной повязке, стоявшего по левую руку от императора.
«Знаю, что ты подумал… знаю. Наверняка, вспоминаешь, что гласит устав Илль-Цеана. Я его тоже читал… «уронивший меч на землю получает десять палок, намеренно бросивший его – двадцать, наступивший на свое оружие – пятьдесят и будет разжалован. Ибо мало что более позорно для воина».
Я знаю это. И у всех, кто смотрит на меня, нет оснований сомневаться, что и в Ретане все точно так же».
Сапог едва не соскользнул с гладкого лезвия; в последнюю секунду Канорти удержался, затаив дыхание. К великому счастью, даже краешек подошвы не коснулся проклятой земли…
Разумеется, меч был короче восьми шагов – даже если учитывать, что навершие рукояти легло не возле границы насыпанной земли. Так что последний шаг Канорти пришлось сделать очень широким… и одновременно попытаться не показаться смешным.
Ему удалось.
Вновь ступив на камень, посол выпрямился, и твердо взглянул на императора.
Выражение лица Эвеаллина не изменилось; и недрогнувшей рукой он протянул свиток.
– Да будет наш мир с Империей нерушим! – поклонился Канорти.
– Да будет наш мир с народом л’итэнн нерушим, – отозвался император.
И вновь по залу прошелестели удивленные возгласы – от подданных не ускользнуло изменение в произнесенном слове. Император не может ошибаться – так что же он хотел сказать?
Канорти вновь поклонился и отступил назад. А затем – опять шагнул на клинок.
Обратный путь протекал в абсолютном молчании зала. И завершился он столь же удачно.
Осторожно, не касаясь земли, Канорти поднял свой меч. Хвала Высоким Силам, древний клинок не подвел! Ни одна частица проклятой почвы к нему не пристала!
Вычурные, соответствующие этикету фразы, изысканные комплименты, на которые столь богат аристократический язык Илль-Цеана, ответная любезность императора… все это прошло как бы в стороне. Канорти исполнял роль, не думая о ней; а мысли его были устремлены на только что происшедшее.
Говорят, что каждый в жизни должен испытать себя великим испытанием. Может, для Канорти Сейхена оно только что произошло? Или еще предстоит?
Увидим.

Несколькими часами позже Эвеаллин Неборожденный пригласил в комнату для частных бесед своего верховного советника и командующего армией – тех самых, что стояли у трона.
– Мой государь, – поклонился воин. – Войска размещены, и они готовы выступить, как только посол доберется до своей столицы…
– В этом нет необходимости, – император изучил изумленные лица своих доверенных людей и неторопливо продолжил: – Правитель Ретана примет привезенный договор. Повода для войны не будет.
– Но… о государь, ведь посол опозорил себя! – осмелился возразить советник. – Он наступил на меч, и тем самым разрушил свою честь…
– Нет, – лаконично ответил император, но уточнять не стал. Впрочем, никому и не пришло в голову сомневаться в его словах.

А уже оттъехавший на некоторое расстояние от Эйцина Канорти обернулся, и с усмешкой взглянул на стены столицы Илль-Цеана.
«Как же вы надменны и уверены в себе, жители империи. Вы считаете, что все живут так же, как вы… и вас выбивает из колеи иная точка зрения. Как вышло и сейчас…»
Ретанец вытянул из ножен клинок и посмотрелся в него как в зеркало.
– Я – это ты, – шепнул посол. – Ты – это я. Мы – это мы.
Формула, известная в Ретане каждому мальчишке. И очень хорошо отражающая то, что и выделяет эту страну среди других воинственных народов…
«Меч для нас – не предмет поклонения. Меч – это мы и есть. Такая же наша часть, как рука или сердце. И потому мы редко кому позволяем прикасаться к нашему оружию… как никто не позволит хлопать себя по плечу незнакомому человеку».
А ведь Эвеаллин это понял. Потому-то и чуть изменил произношение слова… изменив тем самым и его смысл.
Вместо «лит’энн» – «л’итэнн».
Вместо «Народа Меча» – «Народ-Меч».
Да, император Илль-Цеана станет достойным противником. И что с того, что войны не будет? Ведь сражаться можно не только клинками; иногда слова способны нанести куда более глубокие раны.
«Посол идет по лезвиям мечей»… Справедливо.
Долг воина в сражении; долг посла – в подборе слов. И если ошибка воина грозит смертью лишь ему, то ошибка посла может оказаться роковой для страны.
Это и есть то самое узкое и острое лезвие меча, по которому ходит любой, избравший для себя посольскую дорогу.
Точнее, такое лезвие – и есть эта дорога.
И вряд ли выбравший ее будет завидовать уделу воителей.

[Mayflower >>>]

Прогулки

Открылась дверь, и из светового прямоугольника в темноту комнаты упало тело. Тело начало биться в конвульсиях. Через пару минут тело затихло.
На Его лице проступила еле заметная улыбка. Он опять видел её. Маленькая Белочка прыгала по веткам высоких деревьев. Он дружил с этой Белочкой уже несколько лет. Только он могла выслушать Его и понять. Он сел на траву а Белочка, заметив Его, спрыгнула с ветвей и уселась напротив.
- Ты знаешь что асфальт живой? Он хочет свернуться в рулоны, скинуть с себя эти надоевшие железные коробки на колёсах.
Белочка смотрела не Него понимающими глазами…
- А Ёжиков надо пасти специальной палочкой, а хранить их надо в специальном пакете с дырочками, чтоб они смогли выставлять свои иголки наружу.
Белочка забралась к нему на колени, затем перебралась на плечо и начала перебирать Его волосы…
Он встал и пошёл через чащу….
Тело снова задёргалось, на губах проступила пена…
- А ты знаешь, что если мы так и пойдем, то лес когда-нибудь кончиться? Я раньше бывал там, за лесом. Там все куда-то стремятся, все торопятся жить. И никто, никто не видит что рядом с городом есть такой лес!..
Утро наступило как всегда внезапно – сразу после ночи. Ему надо было идти на работу. Там Он пять часов делал вид, что ему очень интересно перекладывать бланки из одной стопки в другую. Да, ему было все равно сколько листов израсходовал каждый принтер в офисе и сколько мониторов за месяц сломалось. Важно, что за это платили деньги.
Когда-то Он действительно любил свою работу, Ему нравилось возиться с техникой…
А потом Его привели в этот лес. Сначала Он с друзьями радовался тому что вырвался из этого душного города. Потом Он стал один приходить сюда. Через два месяца Он познакомился с белочкой.
Сначала он перестал встречаться с друзьями, потом он бросил девушку, он жил только ради того чтобы снова и снова приходить в этот лес. Его уже не радовали высокие деревья, зелёная трава и красивые цветы…
Ему говорили что в лесу водятся хищники, да и Он сам присутствовал на похоронах двух человек, погибших в лесу. Но Он считал, что если глубоко в лес не забредать, то и хищников не встретишь…
Он вернулся с работы уже ночью. Сегодня был тяжелый день..
- Надо отдохнуть! В лесу я отдохну! Там меня ни кто не достанет! Мысли гнали Его на чердак. Там хранил Он всё необходимое для походов…
Снова открылась дверь, и из светового прямоугольника в темноту комнаты упало тело. Тело начало биться в конвульсиях. Через пару минут тело затихло.
Он дышал полной грудью – только в лесу можно так свободно дышать! В городе никогда не найдёшь таких запахов! Он брёл в поисках Белочки. Сегодня Он многое хотел Ей рассказать. На полянке где они постоянно встречались было пусто. Он подождал час, но Белочка так и не пришла…Он знал что Белочка живет глубже в лесу. Погода была такой прекрасной, солнце светило так ярко. Он вдруг почувствовал то же самое, что чувствовал когда первый раз пришёл сюда!
Он пошел по дорожке в глубь леса. Там он надеялся встретить Её… Через час Он с изумлением обнаружил вокруг себя ни деревья, траву и цветы, а заросли какого-то колючего кустарника, под ногами переплетались и мешали идти какие-то корни… Он испугался…
- Где ты!? Где!? Я хочу выйти отсюда!!
Вдруг Он увидел Её!
- Наконец-то! Я думал что заблудился! Пойдём на нашу полянку.
Белочка радостно спрыгнула с ветки в гостеприимно расправленные ладони.
- Я так много хочу тебе рассказать! Я теперь смогу чаще к тебе приходить!
Вдруг Белочка больно вцепилась в волосы своими когтями. Он сначала даже не понял что произошло. Только лёжа на земле он увидел гигантское нечто что когда-то было белочкой. Это нечто плотоядно усмехнулось и произнесло только одно слово: «ЕДА!»
Последнее что Он видел – колючки кустарника окропленные чем-то красным…
\утро следующего дня\
\выдержка из протокола\
Иванов Илья Александрович.
Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года рождения.
Время смерти – между двумя и тремя часами ночи.
Предположительная причина смерти – передозировка наркотиков.

[Mayflower >>>]

Зарисовка

Она говорила, что будет рядом всегда. Обещала, что никогда не уйдет. Гибкая, как кошка, легкая, как колибри. С волосами цвета последнего луча заходящего солнца и глазами пантеры. Когда она мне улыбалась, казалось, что солнце выходит из-за туч в дождливый день. Господи, как же банальны и глупы все эти сравнения! Но других я найти не могу… Я привык к ней. К тому, что она есть всегда. Что будет рядом всегда. Не смотря ни на что.
А теперь ее нет. Я пытался удержать ее, когда она уходила. Я унижался, умолял. Я убеждал, угрожал, доказывал. Но она лишь качала головой и улыбалась. Теперь ее улыбка была подобна ударам ножа, рвущим мою душу на части. Она говорила своим бархатистым голосом, что не может больше быть со мной. Что не любит. Что встретила другого. Она говорила, что я все еще нравлюсь ей. Моим приговором была предложенная дружба.
Слушая ее голос, мне так хотелось прикоснуться губами к ее шелковистой коже, провести ладонями по узкой спине, прижать к себе и услышать тихий шепот, как бывало раньше. Но она поднялась с кресла и ушла. Словно сумерки наступили в комнате, когда погас последний отблеск заката ее волос. Я хотел побежать за ней, сказать еще что-то – я не мог поверить, что она ушла навсегда.
Теперь ее больше нет. Нет надежности, что она дарила. Нет уверенности, что она придавала. Нет тепла, нет покоя, нет ничего. Есть только боль и холодная полоска стали в руках.
Видеть, как она улыбается другому, как его рука лежит на ее тонкой талии… Думать об этом каждую секунду, представлять во всех деталях моменты, когда они остаются наедине – я безумец! Балансируя на острой кромке, знаешь, что с каждым шагом боль будет расти, а шансы упасть вниз – увеличиваться. Каждый раз, когда я выхожу из своей комнаты, я иду как по лезвию. Окружающим нет дела до того, что происходит не с ними. Я приветлив и общителен с ними, я улыбаюсь и делаю вид, что жизнь прекрасна. Но я не знаю, насколько еще меня хватит. Под моей маской кипит ад, я схожу с ума и боюсь сам себя. Своих мыслей, своих желаний. Того, что могу сделать, если сорвусь вниз. Как долго еще я смогу идти, скрывая и подавляя в себе это? Нож в руке – не станет ли он лекарством против боли и безумия? Она ушла, так какой смысл оставаться мне? Я не хочу больше балансировать на грани. Я устал. И я принял решение…

[Mayflower >>>]

"Рвется небо сапогами"

"Сколько ангелов поместится на конце иглы?"
Вечный вопрос

"Я был в аду три дня
И я клянусь, там нет ни чертей, ни котлов.
А есть только пыль, пыль, пыль
От шагающих сапог"
Р.Киплинг


Наш, уже довольно истрепанный отряд, шёл по этой чёртовой дороге восьмые сутки. Мы могли бы чувствовать себя богами, поскольку даже облака жили только по нашей прихоти. Пылевые облака при каждом нашем шаге рвали лёгкие, словно огни салюта рвут предрассветное небо. Все мои дни начинаются с мыслей о привале. Иду, чеканя шаг, а губы сами собой шепчут заветное слово: "Привал, привал, привал".
В моём нынешнем состоянии есть один огромный недостаток. Раньше возможность жить без воды, еды, сна была бы расценена мной как величайшее благо, но теперь это ворует драгоценные мгновения единственного состояния, в котором я живу, а не существую.
Солнце сейчас в зените, впрочем оно было там и два часа назад. И будет часов через шесть всё в той же точке. Мне кажется, что я уже говорил, что ощущаю себя Богом. Вот и снова находится подтверждение этому. Сейчас я иду в полной тишине, подсолённой грохотом тысяч ног, чеканящих шаг, и шепчу: "Привал, привал, привал". Скоро я поверну голову и замечу, что губы идущего слева тоже скандируют: "Привал, привал, привал". Поворот головы и вот уже справа весь ряд каждым своим выдохом фиксирует единую цель. Если бы я набрался смелости и обернулся, то встретился бы взглядом со смотрящим мне в затылок, и с наших губ сорвалось бы: "Привал".
Мы идем, задыхаясь от пыли, поднятой нами, смотрим в затылок идущего впереди и режем тишину своими голосами. "Привал, привал, привал".
Внезапно я замечаю тишину, скашиваю глаза на самый край колоны. Тишина - это не просто отсутствие звуков, она обладает вкусом первой чашки утреннего кофе, она пахнет мокрой листвой после ливня, и в ней слышится урчание зарождающейся грозы. Ты слышишь тишину, когда гроб с дорогим тебе человеком стукается о дно могилы. Ты слышишь тишину, когда ребёнок восхищенно смотрит на торт со свечами и загадывает желание.
Пересекая крошечный парк в 6:30, ты откладываешь дипломат в сторону, зачёрпываешь полную горсть снега и едва касаясь языком, слизываешь хрупкие снежинки с привкусом тишины.
Я скашиваю глаза на самый край колонны и вижу Крайнего. Я всегда пытался представить себя на его месте и не мог. Один и со всеми. Я пытался поставить себя на место того парня с левого края. Вот я повернул голову и... и увидел тишину. Ни лиц, ни слов, ничего. Только бескрайняя тишина. Я шагну в сторону и что будет? Я стану тишиной? Или тишина просто пододвинется и я останусь собой-на-месте-тишины? Не знаю и не хочу пробовать. А если я вон тот, с забавной прической из первого ряда? Откуда мне знать, куда идти? Я бы не выдержал и свихнулся от необходимости топтать тишину. С каждым шагом наступать на её песню. Слышать, как она хрипит скрипом моих сапогов. Может, нас ведут безумцы невидящие затылков? Что если они сошли с ума и просто шагают пока могут? Может быть, они даже и не думают о привале. Каково это быть наедине с тишиной, умирающей в топоте нашего отряда? Смотреть в её глаза и знать, что через шаг они наполнятся дорожной пылью? А если бы я был замыкающим? Было бы мне страшно? Страшно от того, что никто не заметит, как я упаду. Никто не смотрит на меня. Было бы мне страшно от того, что тишина, которую мы так безжалостно разорвали, та тишина, которую Первый вогнал под наш строй, та тишина, которая и слева и справа... та тишина отряхивается у меня за спиной и забывает. Забывает обо мне! Забывает о нашем легионе! Было бы мне страшно?
"Привал, привал, привал". Нам и не надо многого.
Мы рассаживаемся всё на той же дороге и задумчиво смотрим на лица идущих рядом. Привал - это такое время, когда затылки, спины, пыль сменяются лицами, улыбками, отдыхом. "Сколько ангелов помещается на конце иглы?". На каждом привале мы обсуждаем это, поскольку от ответа зависит судьба нашего легиона. Сколько ангелов должно поместиться на игле, чтобы уколовшись попасть в рай? Сколько?
Я снова обвожу взглядом наши лица. В очередной раз отмечаю про себя, что узоры в пыли, начерченные нашими хвостами, стали ещё более острыми и с большим количеством углов. Ребята устали. Чертовски устали и очень хотят жить. Привал ещё не окончен, но я встаю в полный рост, обвожу глазами наш легион и - "Сколько надо дьяволов на лезвии скальпеля, чтобы снять человека с ангельской иглы?"

Сообщение отредактировал Mayflower - 22-05-2006, 0:49

[Mayflower >>>]

Игра на выбывание

Нет, неправда говорят, что сон - это маленькая смерть. Отвратительный писк худшего в мире существа с циферблатом – вот она, костлявая, размером с лягушку. В моем случае это прямо таки людоедская жаба, заглатывающая за присест среднего размера бухгалтера.
Тот день начался как и должен был. Серая муть перед глазами и холодный линолеум, вкусный чай и невкусная зубная паста. Звяканье ключей и старый лифт. «Миша любит Машу», «Спартак - чемпион», «…».
Погода была хороша, и дело даже не в малюсеньких листочках и огоньках мать-и-мачехи.
Утро.
Особая погода рождения дня. Людей еще мало и в воздухе витает особый дух. Люблю утро.
И, наконец, ступеньки автобуса, толкучка у входа и труба спуска, по которой зубчатые ленты эскалатора тянут вниз вереницу людей.
Тот день не отличался от остальных. По крайней мере, я так думал. Проблемы там, тут, где-то впереди. Девушка бросила, мать заболела, на работе жесть, да еще и друг, кого я считал единственным…
Но я честно, грудью, принимал все удары судьбы, старался, и все было, по сути, хорошо. Так, по крайней мере, я тогда считал. Дело в том, что эта самая мера, грань, о которой каждый задумывается раньше или позже, эта мера стала в тот день мерой суждения всего.
Подошел поезд, и людская лавина наполнила зеленого червя, странника подземелья. Впрочем, я встал в неплохом месте и тиски быта общественного транспорта меня миновали.
Впереди девушка с яркими ногтями, читала книгу, лица ее я не видел, желтая обложка закрывала. Приглядевшись, я прочитал название: Ефремов И. А. «Лезвие бритвы». Эту книгу я читал давно, правда понравилась она мне гораздо позже, все-таки время меняет вкусы. В то время мене больше пришлись по вкусу произведения Филлипа Дика. Удивившись совпадению, я надел наушники и отгородился лучшей таблеткой от окружающего мира.

Голый капкан четырех стен.
Как в клетку зверь, я попал в плен.
Не вижу закат, не встречаю рассвет.
Я сижу у окна, которого нет.

Толчок, еще один. Видимо остановка, люди выходят. Напор усилился, сейчас треснут ребра. Что-то кольнуло в бок. Я поднял веки: люди вышли, вошли новые, но перед глазами осталось лицо девушки, виноватое, и в то же время счастливое. Пальцы, увенчанные алыми искорками ногтей, зажали что-то в кулачке. Почему это так взволновало?
Поезд тронулся, и мир вновь погас.

Окон нет, нет дверей,
Нет меня, я - просто тень,
Просто тень одной из стен,
За которой тоже чей-то плен.

Следующая моя. Обернувшись, я застыл, все в вагоне, прищурившись, смотрели на меня, взглядом, словно высматривая в небе силуэт птицы. Миг и все встало на свои места. Показалось? Я влился в выходящий поток. Хотелось побыстрей вылезти из этого подземелья. На этот раз бок резануло огнем. Отойдя к колонне, я дрожащей рукой провел по больному месту. В ладони оказалась игла, капелька крови на конце, зеленый колпачок, - инъекционная.
По спине скребнули кривые когти страха, кожа натянулась, и стало холодно. Сразу вспомнился рассказ Вадика о больных СПИДом что перед смертью стараются утащить с собой побольше людей, блуждая по метро и вкалывая людям свою кровь. Выбирая, при том самых молодых.
Перед глазами потемнело. Спина коснулась холодного камня, взгляд уперся в грязный пол. Рядом с окурком лежала дырявая бумажка, в бурых пятнах…

Проклятье в крови. Это твой шанс и твой рок. Ты поймешь, или нет. Мир вернется, если ты его осилишь и вернешь. Удачи…
Кривой подчерк, написанный в спешке. Бред. Но почему-то подумалось, что бумажку прикололи, словно в древности. Стрела с привязанным посланием вонзается в тяжелые ставни.
Боль усилилась и накатывала резкими волнами, кожа зачесалась, словно под ней заплясали сотни острых искр, перед глазами потемнело. По щекам потекли горячие капли.
Что это? Я же никогда не плакал, ни от боли, ни даже когда умер отец. Я… С лица катились уже не капли – струи, нечто происходило, от лица отслаивалась кожа. Боль. С глухим звуком на пол упало что-то выпуклое – маска.
Наверно, тогда я умер, а, очнувшись, понял, что попал в ад.

Вокруг царил сумрак, по полу, рваным покрывалом, полз сизый туман, достигающий колен. Очертания стен и колонн размылись. Подъезжающие поезда как капли, фонари – пятна призрачного света. Но не то повергло меня в дрожь. Люди. Полупрозрачные, как тени, опутанные в серые полотнища. Сквозь сетчатую ткань можно было разглядеть тощие тела. Каждый носил пепельную личину, словно слепленную из воска опущенного в золу. Маски, маски, маски. И взгляд их был пуст.
Я попал в ад.
Сердце колотилось, в бешенстве пытаясь разорвать грудную клетку. Я побежал. Я несся к выходу, прочь отсюда. Прочь, туда где свет, туда…
Нога прошла сквозь полотно подъемника.
Но я же живой, я настоящий. Руки из плоти – ноги из плоти. Я…

От крика гремело в ушах. Рот пересох, болела голова. Взгляд цеплялся за лики проходящих теней. Ни одного знакомого, и все так схожи.
Сколько я так сидел не помню, затем успокоился. Или смерился. Не знаю. Я оглянулся и стал всматриваться пристальней, я вспомнил слова записки и пытался понять.
Плеер отмотал очередной оборот, скоро сядет батарейка.

У меня на груди засыпают мгновенья,
Но я не верю в их сон и в твое наслажденье.
Я буду петь, петь, петь о тебе.
Я буду думать и знать, что ты где-то во мне.
Ты притаилась внутри и вот-вот постучишь
В мое стеклянное сердце.

Мой взгляд стал замечать новые штрихи. На каждом человеке – тенью, на левом плече клубилась какая-то штука. Словно на сигаретный дым посветить фонариком. Если посмотреть под правильным углом, то оно принимало вид паука.
И он был почти у каждого. Мерзкое создание, перебирая лапками, плело свою сеть, окутывая ею человека с головы до пят.
На моих глазах человек распался на части, словно разорвался, брызнули в разные стороны прозрачные ошметки, но силуэт не исчез, осталась только глянцевая маска и серый саван. И это продолжило свой путь, а останки…
Останки медленно встрепенулись, из ужасных кусков выросли острые лапы, и вот уже рой новых пауков, звонко стуча по полу, разбегаются в стороны. Парочка запрыгнула на плечи новым жертвам, скоро и их покроет скорбный саван.
Стало совсем тихо. Умолк плеер. Лишь далекий перестук острых как шипы лап. И вновь сердце рвется наружу.
Я медленно повернул голову за левое плечо, и тут же скорчился от боли, голову зажало в тисках, краем глаза заметил, как по шее из-за спины потянулись острые стеклянные шипы. Лапы были покрыты крошечными волосками, царапавшими кожу.
Так я и сидел, чувствуя как холод подбирается ко мне ближе, а хрустальный вампир, на моем плече вытягивает все соки.
Угасающим сознанием я вспомнил про иглу, но сил дотянуться до твари уже не было. Последний крик отлаявшегося, на него тоже не было сил. Лишь хлопнуть дверью на прощанье.
Неумелый укол, еще один, с третьей попытки я попал в вену, кровь полилась быстро. Да и назвать кровью то, что потекло из иглы можно лишь исходя из понятия «в венах течет кровь», жидкость была прозрачна и жидка – вода. Всего лишь вода. Не дать врагу напиться допьяна, не дать…
Вот таким был тот день. Не совсем как обычно, не правда ли.
Вы спросите, чем все закончилось?
Я очнулся за моей спиной, дергался, в предсмертных судорогах, стеклянный паук. В уши ударил грохот. Люди остановились, со всех сторон на меня уставился холодный взгляд пустых глазниц. Перестук острых лап усилился. Твари отпускали своих жертв, прыгали на землю и неслись ко мне.
Я побежал. Откуда взялись силы, я не знал. Я не знал даже почему я все еще двигаюсь, ведь жилы мои пусты. Подъемник все равно не пропускал меня, я устремился к поезду. Пауки набрасывались, но я как-то ускользал, они прыгали и вонзали в меня свои лапы, но стекло со звоном билось, и тварь отлетала в сторону, оставляя во мне обрубки конечностей. Перед лицом натягивались призрачные тенета, но паутина рвалась, и обрывки ее свисали с меня словно крылья. Чудовища шипели, некоторые плевали в меня нитями, но промахивались, тонкие волоски – иглы впивались в меня, но боль стала для меня вторым, я должен уйти. По грани по мере, я уйду отсюда, и никто не помешает мне. Ноги топтали рваный туман, ломая прозрачные тела, всюду стоял хрустальный звон.
Станция, перрон – они. Подошел поезд. На этот раз прозрачная капля имела более привычный вид. Двери не открывались. Обернувшись, я обнаружил, что погоня отстала, твари словно боялись подойти ближе.
Сумрак пронзила стрела света, створки дверей поползли в стороны, нарочито медленно, как в дешевом ужастике, при появлении монстра. Когда-нибудь я доиграюсь со своими ассоциациями. Передо мной стоял человек, очередная полупрозрачная тень в сетчатом саване. Но на порядок выше, и маска, их было несколько, они гроздями свисали с его лица, некоторые уместились на плечах, шее. В глазницах горел огонь – источник света в этом сумрачном мире. Полы накидки колыхнулись, и показалась многопалая рука. Широкая ладонь и каждый перст увенчан кольцом, от которого отходит нить. Я бросился в сторону, но что-то говорило мне, что это бесполезно, одна из нитей ведет ко мне, к моему стеклянному сердцу. Что-то под ногой хрустнуло. Под ногой остались осколки – моя маска. Существо вышло из вагона и направилось ко мне, вытягивая в мою сторону руки, оглянувшись, я заметил, что люди вокруг тоже движутся ко мне, словно марионетки, ведомые нитями кукловода. Дрожащими руками я собрал осколки и опустил в маску свое лицо – ничего не происходило, лишь стук лапок, рев и тень от приближающегося конца.
Струна натянулась, и я почувствовал как мое сердце остановилось, вот и все. В гневе я бросил на пол осколки проклятой личины и стал топтать ее ногами. Острые грани впивались мне в ступни, боль, наверно она стала моей сестрой. Развернувшись, я пошел на кукловода, каждый шаг загонял осколки глубже. Было больно, сил не осталось, шаг, еще. Вот темный силуэт навис, в многопалых руках блеснуло стеклянное лезвие. Схватившись за него одной рукой, я вытянул из своей ноги осколок падучей лапы и ударил им в одну из масок, звон, осколки проч. Осталась только игла…

День начался как всегда, зазвонил будильник – маленький враг захлебнулся в своих визгах. Душ согрел тугими струями, и аромат кофе отогнал остатки сна. Машина не завелась, а в автобусе как всегда давка. Метро – вот выбор современной женщины.
Подъезжая к очередной станции, я заметила молодого парня стоявшего привалившись к колонне. Блуждающими глазами он смотрел на свою руку, что он держал в руку я не заметила, но ,встретившись с ним взглядом я вздрогнула. Развелось же в последнее время наркоманов, подумала я тогда. Затем вошедшие люди загородили его от меня, но когда я вновь протиснулась к окну, из любопытства решив посмотреть на него еще раз, он что-то дописывал на клочке бумаги. Воровато оглянувшись, он сунул бумажку в карман и заскочил в вагон параллельного поезда, едущего в обратную сторону.
Бывает же такое, подумала я и сунула в уши таблетки наушников.

Мир вернулся, но силуэт кукловода все равно следовал за мной. Вспомнились слова: «если ты его осилишь и вернешь». Вернешь!
Наконец я все понял, все стало сразу просто. Капля моей крови еще оставалась в игле. Пара строк и вперед. Пора передать эстафету. Я вошел в вагон, наушники вновь ожили, и все проблемы показались мне не столь важными. Девушка ушла – ну и ладно, друг – значит такой друг, работа – найду другую. Теперь вся жизнь моя, и не будет темного силуэта, что стоит в соседнем вагоне, не будет шор, что закрывают глаза. Теперь все будет иначе. И пауки чужой злобы и зависти не сплетут на мне гнездо, я буду тем, кто я есть, а не тем что хотят видеть другие. Мера стала мерой вещей, грань лезвия и новый взгляд. Я свободен. И, может быть, свободным станет кто-то еще.
Створки с глухим ударом сдвинулись за спиной.

Я буду петь, петь, петь о тебе.
Я буду думать и знать, что ты где-то во мне.
Ты притаилась внутри и вот-вот постучишь
В мое стеклянное сердце.

…в мое живое сердце…





В рассказе использован текст песни «Стеклянное сердце» Танцы минус.

[Mayflower >>>]

По лезвию бритвы

Я сидел на лавочке у реки, на станции Воробьевы Горы. Сидел и мрачно думал. О чем? О смерти...Собравшись с духом, я попытался встать. Я должен умереть. Обязан. Так жить нельзя! Как только я оказался у бортика и положил руки на верхнюю планку, меня остановил чей-то глухой голос.
-Я бы вам не советовала...Там нет ничего красивого.
-А вы там были?
-Да.
-И как?
-Я же сказала, там нет ничего красивого.
-Нет, как вы там были?
-Вы когда-нибудь видели как красиво течет кровь по лезвию бритвы?
Моя собеседница уверенно прошествовала к скамейке. Усевшись на спинку и поставив ноги на сиденье, она обнажив руки, погасила сигарету об еще кровотачую рану и посмотрела на меня.На ее руки было страшно смотреть.На них не было живого места. Порезы, глубокие и не очень, старые и еще кровоточившие, многие гноились, другие были явно самостоятельно зашиты-глубоко и жестоко. Ожоги самых разных форм, цветов. Мизинец левой руки был явно меньше мизинца правой...и обмотан грязным бинтом, пропитанным кровью. Ходячая пытка.
-Вы когда-нибудь видели как красиво течет кровь по лезвию бритвы?
Я сел около нее.
-Нет. Расскажи мне.
Она закурила.
* * * *
Вы когда-нибудь видели как красиво течет кровь по лезвию бритвы? Неспеша, но уверенно. Плавно, но неумолимо. Одно из самых красивых и страшных сочетания для человечества-плоть и металл.
Хотя рассказать я хотела не об этом. Я всегда сбиваюсь с мысли... Простите, эта моя старая привычка. Я люблю говорить, но редко кто любит слушать мои бессвязные монологи. Увы, такова видно судьба. Вообще, иногда мне кажется, что я-как сигарета. Меня курит гурман, медленно, неспеша затягиваясь, а я что-то в это время лопочу... Учитель всегда укорял меня за это, заставая в кухне в разгар диалога с самой собой. Вот видите, я опять заговорилась.
Наверное нужно начать с начала. Но откуда? С моего рождения? Нет, слишком далеко... Наверное, с первой драки и первой любви? Нет,это не то...
В общем, нужно начать с начала. Я часто тут бываю. Тут, на этой станции. С нее и началась моя история. А может, и не с нее... А, ладно...
Я стояла на мосту, перед открытой станцией метро и думала: " А что будет, если я прыгну? Неужели я умру? Интересно..." Мне было дико холодно, пыльцы из-за мороза почти не двигались, но я все же ухватилась за поручень и стала медленно свещиваться вниз. Как красиво должно быть будет смотреться мое тело в луже крови на снегу. Красное на белом. Наверное, я много тогда выпила и туго соображала, но одно помню точно-голова у меня закружилась, свет померк и очнулась я на этой самой лавочке, на руках у парня, который ожесточенно тер мне какой-то пахучей гадостью переносицу и виски.
-Ну и какого черта ты туда полезла? Неужели тебе так плохо живеться?
Я тогда, помню, подумала-вот, млин, спасатель на мою шею нашелся. Да, отвечаю, плохо мне в твоем чертовом мире живеться! Как, нафига... В общем, прорвало меня. Утирая рукавом куртки слезы, я захлебываясь стала рассказывать, про отца, про мать-истеричку, про первую любовь и месяц в больнице после изибиения. Меня сегодня выписали и послали домой. А я сбежала. Не могу я так жить! Не могу!
Парень слушал меня молча. Не пытался утешить, погладить по голове. Просто слушал. Спокойно и без эмоций.
-Ты должна вернуться домой.
-На фига?
-Еще не пришло твое время покинуть дом.
-Чего?
И только тут я обратила внимание на черный свитер парня, черный плащ, пентуху на шее... Во, подумалось мне. Попала я. Парень улыбнулся, прочитав у меня все на лице ... "Я не сатанинст. Уже. Я просто маг-практик". Успокоил...
-И какого ты тут делаешь? Мерлин, новоявленный...
-К твоему сведению, Мерлин не был магом. Лишь посвященным в тайны. Но и это дало ему власть.
Глаза парня зажглись, голос словно гипнотизировал. Он говорил о том, что наш мир-кормушка для астральных сил. Что семья, дружба, религия-все это астральные сказки, созданные для того, чтобы подпитывать сам астрал. Любовь может еще и существует... Да и ее опошлили физической связью и рождением детей. Главное для человека-его бесконечное развитие. Его астрально-магические силы, которые не дают нам проявить астральные субстанции. А после смерти наша оболочка сгниет, а душа так же отправиться на стол к астралу. На крайняк, в лучшем случае станем духами и будем влачить жалкое сущестование, в тоске и вечной муки. Ад в миниатюре, млин.
Может я не так рассказываю. Может, не все поняла... Но запомнила именно так. Сначало было дико страшно. Потом я успокоилась.
-А семья - это точно лишь привязка, созданная астралом?
-Да.
-А у меня есть силы? Я могу себя развить?
-А ты хочешь?Хочешь стать магом?
-Да!
-Что ж...я могу тебя поучить. Только знай-ты постепенно порвешь все свои связи с миром. Перестанешь нуждаться в друзьях, семье, родных. Ты изменишься и внешне. Это будет больно, страшно... непривычно. Ты точно этого хочешь?
-Да.
-Да будет так.
* * * * *
Через два месяца после разговора у реки, я полностью порвала свои связи с семьей и одним милым утром переселилась к Учителю. Так я называла того парня. Жил он в трехкомнатной квартире своего ученика, вернее ученицы, с которой я делила комнату-просто мы обе не любили спать в одиночестве. Другая комната была отдана Учителю, а третья была признана кухней-гостиной и мы там учились противостоять астралу магией. Нинель была милой девушкой. Ее путем стало путешествие по теням. В кратце... Наш мир отбрасывает тени. В каждой тени есть свои изменения. Если тебе нужно, чтобы какое-то событие произошло иначе или так, как нужно тебе-ищи соответсвующую тень и вплетай нужный отрезок в полотно времени. Усе, дело сделано. Нинель таким образом устроила меня и себя на работу, нашла эту квартиру и еще многое другое. Как и я, она бросила свою семью. Отныне у нее был только один близкий человек-Учитель.
О нем наверное нужно сказать что-то...Иначе будет не ясно, кто он и как его употреблять. В прошлом он был сатанистом. рано убежал из неблагополучной семьи, еще до получения паспорта. Попал к сектантам, где и узнал науку астрала. Потом стал набирать учеников, для одной лишь цели-развития своих способностей. Обучая их, он как бы усиливал свой фундамент знаний. если что-то у учеников получалось лучше-он присматривался и добивался таких же результатов, поднимаясь на новый виток развития. Одно лишь смущало меня тогда-он ни в ком не нуждался. Он легко кидал и находил учеников. Он был безразличен и беспощаден. Он вырезал свои чувства в прямом смысле этого слова и жил лишь из интереса. Он стал действительно великим. Для меня уж точно. А еще он был разным.
После нашего с ним разговора он стал звонит мне каждый вечер. Я радовалась, я уже не могла без него жить. Мы разговаривали, он обьяснял мне теорию этого мира, иногда трепались... Потом мы стали рассказвать друг другу сказки-притчи. Так мы показывали друг другу свое понимание жизни. Я привязалась к нему. Я полюбила его. А потом стала меняться. Родители испугались, друзья недоцмевали... Сначала меня направили к психиатру, потом решили на месяц положить в больницу. С желтыми стенками...Не знаю, что их так напрягло...Может быть мои порезы? Мои раны? После того, что я узнавала от учителя, я уже не могла жить... Мир слишком резко менялся.
* * * * *
Узнав о перспективе пожить в дурке, я убежала.В начале, когда я только переехала к Учителю, я гуляла ночи напролет, приходила вся избитая, пьяная и обкуренная. Потом все прошло.
Я прижилась у них. Стала по вечерам уютно устроившись в кресле, слушать их разговоры. Полюбила их... Сильно и крепко. Нашла в Нинель родственную душу. В общем, все было хорошо.
* * * * *
Через какое-то время Нинель создала себе очень хорошую работу и я уже могла не работать. Тогда Учитель решил указать мне мой путь. Он отвел меня к идущим по лезвию. Это была секта самоубийц. Страшное, в прямом смысле кровавое место. Жизнь-это лезвие, считали они, лезвие бритвы, которое за каждый шаг требует крови. Главное испытания для членов-их смерть. Ее нужно было пережить и лишь те, кто достоин жизни выживали. Лишь те, кто достоин...ведь награда выжившим-бессмертие.
Сначала я испугалась. Я каждый день начинала с того, что пыталась убить себя. Но не могла. Не хватало сил. Нинель постпенно отучила меня от этого... Но само ощущение беспомошности, когда не можешь убить себя...Это страшно. Учитель сказал мне, что мое тело не было еще готово к смерти. А теперь значит время пришло.
Мне досталось порезать себе вены. Я резала их бритвой, дрожа от страха и слез. Мерзкий скрип разрезаемой кожи, теплая кровь, слабость...и темнота. Сначала я не могла порезать кожу достаточно сильно...Потом ударила по вене уоглком бритвы. Получился глубокий порез. Дальше нужно было просто расширить рану, чтобы как можно больше крови вытекло. Голова кружилась. Вы когда-нибудь расширяли рану? Это больно. От слез ничего не видно... Мерзко! Мерзко, мерзко, мерзко и страшно. Удушливая слабость заставляла дрожать пальцы, кровь лилась, рана болела. И тьма. Обволакивала и пеленала. Последнее что я помню-слова Учиетеля:"Пора!".А еще дикую боль, шипение и запах горелой кожи. Мне раскаленной сталью прижгли рану. От резкой волны боли я не устояла на ногах и потеряла сознание.
* * * * *
Я выжила. Я смогла. Что было за смертью? Тьма...мокрая и удушливая...
* * * * *
Если посмотреть на мои руки, то можно испугаться. Переплетения порезов, ожогов, шрамов и синяков. Мы платим за жизнь болью и кровью. И мы любим при этом жизнь. Сначало было теяжело-я с детства боюсь острых предметов. Но теперь я уже привыкла. Сначала плакала я, потом Нинель. А скоро она исчезла. Я заснула с ней в обнимку, а когда проснулась-ее уже не было. Видимо, девушка прыгнула выше головы, стараясь изменить прошлое и вернуть меня. Потому что я ушла.
На самом деле я действительно не имею право называться человеком. Я-идущая по лезвию бритвы каждый день. Сначало стали умирать мои воспоминания-они потеряли краски. Потом пропали чувства. Потом-понадобилась кровь. Я каждый день делаю надрез на теле и пою кровью чужие силы. Для чего это им-не знаю. Нинель долго плакала-я больше не могла ее любить. Меня больше не было. Осталась лишь оболочка. Мне на все плевать. Я существовала по приказу Учителя. Я разучилась смеяться. Я была усталой, мрачной и подавленной. Мне было на все плевать.Что есть я, что нет.
Вы знаете, умирать было не страшно. Была тьма. В ней-то я и осталась. Я теперь живу только снами. Во снах мой мир. Надрез на теле-и пока сочиться кровь, я в мечтах. Там я живу...
А еще смешно то, что стремясь жить вечно-для чего и нужна моя кровь, я потеряла себя. Мне предстоит вечно влачить свое существование, пока я не надоем ему. Смешно? И все же кормлю астрал. Я стала пищей для Учителя и ему подобным. Может, они и Нинель сьели...
Чуть вырвавшись из под влияния Учителя- это был последний подарок Нинель-я стала растить кустик ненависти внутри себя. И когда пропала Нинель, кустик расцвел. Тогда я взяла нож и прошла на кухню, где пил чай мой Великий Учитель. Он все понял. Но недооценил меня...Решил поиграться. У нас был долгий разговор. Обо всем. И о Нинель в частности. Он ее убил...вернее не помог вернуться. Девушка решила изменить реальность и сделать так, чтобы мы не встретили Учителя. Но не получилось. А эта тварь даже не подала ей руку! Эта тварь молча наблюдала за ее смертью! Вашу мать!!! Не помню как и что я орала...он довел меня. Когда с глаз спала пелена ярости, Учитель был уже мертв. Я перерезала ему горло.
Мне уже не было его жалко. Я жалела другого Учителя. Того, который обьяснял мне, что его чувства вырезаны, а я плача, просила его вернуть их и обещала никогда не покидать...Я жалела того человека, которого любила...а не того, кто убил меня.
Я быстро собралась. Вещей было мало-одежда, наша с Нинель фотография, да ее игрушка.
Из дома я ушла на кладбище. Там есть старая будка-в ней я пока и кантуюсь...
Вроде бы все хорошо. Ан нет... Учитель все-равно жив. Дух я его не убила. Он теперь мне снится. И знаешь, он открыл мне правду-я больше не могу жить без боли! Меня не держит на этой земле ничего, кроме любопытсва и боли. Я не умею любить, я разучилась ненавидеть-убив Учителя я убила это чувство в себе.Я не умею грустить...я белый лист. Просто белый лист.
Простая боль уже перестала меня удерживать-дело в том, что не ощущая боли,я ухожу на уровень астрала-машинально...Тело меня больше не держит. А там мой учитель. Я не хочу его видеть. И лишь боль дает мне шанс вернуться в тело и забыть его. Но простые раны уже не держат меня... Вчера я отрезала себе фалангу мизинца. Наверное скоро я изрежу себя в клочья...и не умру. Будет жить одна голова, обречення на муки вечные...
Или я все же убью дух Учителя и займу его место. И что тогда? Вечность скуки? Хотя другой вариант не лучше-вечность муки...Хотя, может я найду Нинель...но с каждым днем я все больше удаляюсь от нее...
* * * * *
Все-таки я остолоп. Я не догнал ее и не удержал. Я был обязан спасти ее...но смог бы? В ее глазах была тоска. Ей было все безразлично. Все, кроме ее снов с Нинель и иногда просыпающейся мести. И я остался жить. Ради нее. Ради себя. Потому что я понял ее, хотя бы отчасти. Идущая по лезвию бритву надолго останется в моем сердце. И я хочу, чтобы и вы ее запомнили. Такой, какой запомнил ее я. В больших штанах, в огромном растянутом свитере, примостившейся на спинке скамейке с сигаретой в руках, со спутанными волосами, прикрывающими разбитое лицо, искусанные в кровь губы...и другие ужасы ее жизни. С амулетом ввиде бритвы, которой она резала вены...И с фразой, которой она произносила хриплым, прокуренным голосом, после долгой затяжки сигаретой:"Вы когда-нибудь видели как красиво течет кровь по лезвию бритвы?"
* * * * *
Берегите свою жизнь, люди. Вы нужны себе и друг другу, в отличие от меня.
Идущая по лезвию бритвы

Правилами запрещен мат и в завуалированной форме. Пост отредактирован. Просьба координаторам быть внимательнее.
Хигф

[Mayflower >>>]

Voulez vous coucher avec moi?

Что-то не заснуть - а засну, все мне снится…

Тогда я проснулся прямо посреди ночи, что было довольно необычно, ибо после всего выпитого тогда…
Не суть. В голове словно работал отбойный молоток особо извращённой конструкции сращенный с дятлом, не иначе. Сон бежал от меня, словно тени, что спасаются от солнечного света. Короткий взгляд на часы указал что сейчас лишь начало ночи. Что же не так?

Что вот еще чуть-чуть, еще едва-едва;
А как проснусь - опять пить, как бы мне не спиться…
Voulez vous coucher avec moi?

Иду на кухню и наполняю стакан, высокий, стеклянный, холодной до дрожи в зубах водой из-под крана и делаю пару глотков, после чего прикладываю ледяное стекло ко лбу жестом пропитого алкоголика, так что боль на время отступает. Пара таблеток из ящика на столе, долженствующих подействовать через некоторое время. Как бы их не перепутать с чем другим. Хотя бы с колёсами, что в последнее время поселились там же, хоть у меня и не было никогда склонности к такому отдыху. Что со мной творится?

Вот в руке письмо, но вижу только буквы
И я не помню, как они собирались в слова…

Перехожу в свой кабинет с полупустым(полуполным? Ночь покажет.) стаканом в руке, ставлю его на аккуратный круглый столик и устраиваюсь в кресле рядом с ним. На столе же всего три предмета – чёрная шкатулка для писем, нож для них же(даром что нож «почтовый» он бритвенной остроты) и распечатанный конверт, на котором лежит листок бумаги – собственно письмо. Я это не вижу, я это знаю. Картина неизменной оставалась вот уже в течении недели, по крайней мере эта её часть. Я помню каждую строчку этого письма, подброшенного мне в почтовый ящик, но всё равно беру его в свободную руку и чуть встряхиваю, вчитываясь… Её смерть совпала с чередой, нет, не так, с хороводом вечеринок, тусовок, пьянок и тому подобного. Лишь бы отвлечься.

А я, брат, боюсь - а ты, брат, не бойся
Принесло дождем - унесет по ветру…

Я помню её и вижу как наяву. И помню её взгляд, щенячий, полный обожания. Я помню своих… «друзей» и их слова… Это непристижно, это всё фигня, зачем тебе она и вообще… Каким же я был… что отказал ей в столь грубой форме. Всё ради чего? Ради уважения? Кого? Кого, я спрашиваю? Бред, полный…
Невольно вспоминается один мой знакомый, бывший, хороший но странный. Его любимой фразой было: «Наша жизнь, да и вообще жизнь каждого человека – прогулка по лезвию. Ножа, бритвы, не важно, да и суть не в этом. Суть в том, что каждый должен определить для себя, что он хочет найти в своих странствиях…» И он оказался прав, а я своими мнимыми идеалами – нет, это я понимаю как никогда чётко. Что же делать..? Ведь прошлого не исправить…

А если я умру - ты не беспокойся
Просто потерпи, станет легче к утру...

Взгляд на задёрнутые шторы, где уже еле заметно приближение солнца. Утро? Уже? Не хочу. Не хочу я такое и так и… Словно провели пером по шее, вызвав стаю мурашек. Что это было? Где? Наверное показалось, но это всё было так… Я хочу встретить её, сказать что заблуждался, но письмо и некролог в газете не дают возможности. Всё кончено…

Ночью невтерпеж, да к утру станет ясно
А утро не соврет - оно всему голова
Что же я не знал, как она прекрасна...

Или нет? Раз всё так, как есть, тогда зачем что-то менять? Не замечаю слёзы на глазах, лишь нож на столе. Слышен резкий хруст и мои колени осыпает кучей осколков, оказывается я слишком сильно сжал стакан. Взгляд на острые грани. Нет, я не хочу так… Правая рука словно сама по себе берёт нож, форма которого напоминает Анкх, и приближает лезвие к коже левой. Я всегда боялся боли, причиняя её другим, так что пришла пора… Одно резкое движение – и кровь хлещет из перерезанных вен. Вот и всё… даже если я захочу, то не успею добраться до телефона. Сонливость начинает охватывать меня… что есть смерть, как не вечный сон? По мере того, как меркнут краски дня и жизни в свете наступающего солнца, на фоне моей комнаты начинают проявляться два силуэта. Один – молодой человек с неземной красоты чертами и чёрными крыльями, второй же… Не может быть. Это она. Именно такая, какой я её запомнил, словно и не было ничего. Та же улыбка, тот же взгляд. Ради этого стоило умереть. Пусть горит всё синими пламенем. Молчание первым нарушает ангел:
-Твой время пришло, идём…
Мне ничего не остаётся ответить, поэтому я просто беру её за руку и мы идём вслед за нашим провожатым, прямо к Солнцу, навстречу Солнцу… и будь что будет.

Voulez vous coucher avec moi?


В произведении использован текст песни группы Аквариум «Voulez vous coucher avec moi?» с альбома «Беспечный русский бродяга»

[Mayflower >>>]

Зарядка

-Блямц, блямц, блямц, - прогрохотали по казарме сапоги. «Дежурный офицер», - мелькнуло в голове у Малышева и тут же снова погасло. Мозг ещё не привык обрабатывать информацию дня и жаждал забвения, стараясь оттянуть миг пробуждения как можно дальше, оттянуть момент, когда надо будет оставлять нагретое за ночь ложе, свою свалявшуюся ямку в старом матрасе. «Ещё минут пять, ещё не время», - подумал Малышев и перевернулся на другой бок. Теперь, открой он глаза, со своей койки рядовой увидел бы ряд двухъярусных кроватей, отделявших его от окна, за которым начинался рассвет, то есть небо из сумеречно-ночного слегка серело, чтобы затем стать обыденно дневным, ещё более серым и скучным, как и вся паскудная жизнь в этих болотистых местах за воротами с красной звездой.
- Кррр, - донёсся скрип поворачиваемого ключа, - Шмяк, - вновь закрылась дверь.
«А интересно, кто сегодня по роте», - кольнула новая мысль, - «Нет, это не старшина, тот бы выматерился на всю казарму. Значит: либо ротный, либо замполит. А, впрочем, ну их к лешему, спать, спать, спать. Ещё пять минут мои». - И утренняя дрёма вновь овладела рядовым. И уже «шварк-шварк» в конце центрального прохода заелозили швабрами дневальные, судорожно наводя наружный блеск и подмывая пол, который через минуту-другую вновь будет затоптан сапогами, испоганен, изгажен и вымазан. Но пока – их время. И не дай бог взлётка будет грязная. Тогда ещё сутки придётся наряд тащить, а работа будет стоять, да ещё и новая навалится. «Шварк-шварк-шварк».
Последние мимолётные сновидения мелькнули перед Игорем, розовая волна неги пронеслась по телу, и просто бесчеловечным было бы выдернуть его в этот момент из утреннего сказочного бреда, так бесчеловечно, что…
- Рота, подъём, - донеслось вместе со звуком повторного поворота ключа, и все мысли отлетели в сторону.
Дневальные уже дотирали взлётку, а рота уже встрепенулась. С верхних коек посыпались духи, чтобы побыстрее надеть своё тряпьё и выстроить на взлётке что-то наподобие каркаса, который потом постепенно заполнится подходящими с ленцой черпачками и дедушками. Хотя дедушки уже успели «припухнуть» и старались либо отлежаться подольше, либо слинять с этого утреннего построения, приевшегося им хуже горькой редьки за истекшие два года.
Малышев тоже резко бросил ноги вниз. «Только бы не на пятки» - мелькнула мысль, и ступни ударились о холодное дерево пола. Ладно, хоть на голову никому не свалился, иначе тычок обеспечен. Или, в лучшем случае, просто обложат матюгом, а, попадёшься под горячую руку, так и по сопатке могут вписать. Спотыкаясь о табуреты в проходе, он выскочил на взлётку, дабы занять своё место и стал ждать, когда замполит наконец-то соблагоизволит отправить роту на зарядку.
- Ну что, построились? – донеслось из канцелярии. Молодой замполит Скоропадов был первый год, как из училища, поэтому старался понравиться всем, и стоящим выше офицерам и лидерам из личного состава, некоторые из которых были старше его по возрасту, да и в жизни повидали побольше. С виноватой улыбкой он показался на пороге канцелярии.
- Дежурные по кубрику, шаг вперёд, за инвентарём шагом марш, - скомандовал он.
- Мовчан, - окликнул он одного из сержантов, - веди, проводи зарядку, - и тут же скрылся в канцелярии снова.
Игорь вдруг почувствовал, что в спину ткнулся кулак Ясеня, дедушки из его кубрика:
- Что, салабон, припух? – свистящим шёпотом произнёс тот, - Не знаешь кто дежурный?
Игорь сделал шаг вперёд и побежал за инвентарём, пока конкуренты из соседних кубриков его не опередили. Щеток вечно на всех не хватает, так что – кто первым дорвётся, тот и дела свои быстрее сделает. А с Ясенем шутки плохи. Лучше уж не возражать.
- Рота, налево, на зарядку бегом марш, - с запозданием раздался голос наконец-то обувшегося Мовчана, и около восьмидесяти пар сапог погрохотало к выходу.
К ящику с инвентарём Малышев успел первым. Схватив тряпку, щётку и тазик, он ринулся в умывалку, чтобы побыстрее приступить к своей работе. Но не тут-то было. Дорогу загородил Ясень:
- Что, гурон, нюх потерял? – втянул он в себя воздух, - Припухать начал понемногу? Не знаешь, кто дежурный по кубрику? – Ясень схватил Малышева за вторую сверху пуговицу ХБ и потянул к себе.
- Так я же вчера был, - попытался слабо возражать Игорь.
- А меня это… волнует? – Ясень явно начал выходить из себя.
- Да я…
- Оставь его, Олег, чего к салабону привязался? – донёсся голос сзади, - Пускай шуршит.
На душе у Игоря немного полегчало. Рука Ясеня ослабила хватку. Малышев повернул лицо в сторону неожиданного спасителя и увидел толстяка Котляревского, который лишь вчера поздно вечером прибыл из командировки.
- Нет уж, я разберусь, а то совсем поопухали, душары, - не так уверенно, но всё же ещё настаивал Ясень.
- Пошли лучше курнём, - Котляревский положил свою тяжёлую руку на плечо Ясеню и стал отводить его к подоконнику, где уже примостились для перекура те из дедушек, кто пришёл сюда раньше.
А Малышев, поставив тазик в ближайшую раковину (он так и не выпустил его из рук во время инцидента) стал наполнять его, постепенно приходя в себя. Краем глаза Игорь всё же поглядывал в сторону окна, возле которого пристроился Ясень, мало ли что. Вскоре тазик наполнился, и Малышев потащил его в свой кубрик.
В кубрике почти никого не было, только у окна, сидя на нижней койке, подшивался Морячок, чернявый рядовой старшего призыва. Малышев оставил тазик на взлётке, а щёткой стал выметать из-под коек пыль, спички, бычки и прочий мусор. Он уже готов был приступить к влажной уборке, когда от окна донёсся голос Морячка:
- Эй, ты, как тебя там, иди сюда.
- Чего, Валер? – отозвался Малышев, что к дедушкам лучше являться по первому зову, стараясь не выводить их из дружелюбного состояния.
- У тебя руки чистые? – Морячок поднял голову в сторону приближающегося Малышева.
- Ну? – Игорь ждал, что скажет ему этот дедушка, решивший занять своими нуждами столь драгоценные минуты до прихода роты с зарядки.
- Тогда слетай в каптёрку, принеси мне белых ниток. Да поживей. Скажи – для меня.
Быстрым шагом Игорь устремился в сторону каптёрки.
- Гош, - донеслось сбоку, - Ты уже подмёл? Щётку возьму? Игорь кивнул, и теперь уже в соседнем кубрике закипела работа по наведению блеска.
Повезло. У каптёрки никого не было. И нитки болтались на месте. Отмотав приличный кусок, Игорь уже было повернул в свой кубрик, но тут дверь каптёрки приоткрылась, и на пороге появился хозяин этого уголка природы, здоровенный старший сержант Кондаков. Холодный пот прошиб Малышева. Сердце учащённо забилось. «Сейчас привяжется», - мелькнуло в голове.
- Стой, гурон.
Малышев остановился и оглянулся.
- Кому нитки тащишь? – в голосе сержанта не было злости, а чувствовалось лишь равнодушное любопытство. Ему явно не было понятно, что тут делает рядовой младшего призыва во время, отведённое для зарядки.
- Морячку, он просил, - глядя на сержанта, как кролик на удава, пролепетал Игорь.
- Ну, ну, тащи, - Кондаков уже было направился в умывалку, - Да, - на пороге обернулся он, - Принеси-ка моё полотенце. Койку знаешь? Ну, то-то…
Дверь захлопнулась. Облегченно вздохнув, Малышев поспешил назад к Морячку.
- Ну что, принёс? Давай сюда, Морячок нетерпеливо протянул руку за ниткой. Отдав нитку, Малышев повернулся, чтобы продолжать уборку, всё ещё надеясь, что до того, как рота прибежит с зарядки, останется кроха свободного времени.
- Э! – вдруг снова окликнул его Морячок, - А под тумбочками кто подтирать будет? Или, нет Ясеня, так можно на халяву отвертеться?
В душе Игоря начинало что-то ворочаться. То ли раздражение, то ли злость, что из-за какого-то много мнящего о себе фрукта начинало портиться это утро, не так уж плохо начавшееся. Но, ни слова не говоря, он отодвинул тумбочку рядом с Морячком и вымел из-под неё несколько окурков со спичками, которые, наверняка, тот же Морячок и смолил вчера после отбоя с соседом по койке Подберёзовым. Догнав щёткой бычки до взлётки, Игорь взялся за тряпку.
- Подними ноги, а то замочу, - Малышев накрутил тряпку на швабру и подошёл к койке Морячка. Теперь командовал он. И, не дай бог, не поднял бы этот прилизанный дедушка ноги, уж Игорь бы постарался, чтобы его сияющие сапоги, а то и штаны изведали грязной воды. Но Морячок ноги поднял. Осталось только размеренными движениями прошаркать под всеми койками, собрать мусор в тазик и упереть его вместе со швабрами в умывалку.
« Гоп, стоп», - промелькнула мысль, - «Совсем забыл. Там же Кондаков. Ему полотенце принеси, козёл его забодай. Что же делать?»
Около шкафа для инструментов Игорь остановился. Косясь на дверь в умывалку, он положил на места щётку и тряпку, а тазик пристроил рядом, надеясь вылить потом, при удобном случае. Пытаясь придать своим рукам чистый вид, Малышев заспешил к койке Кондакова. Белоснежное полотенце висело там, где ему и положено было быть. Вскоре Малышев уже бежал к умывалке. Но Кондакова внутри не было. Не было его и в сортире. Зато были другие. Не успел он ступить и шагу, как вдруг оказался припёртым к стенке. Трое кавказцев стояли перед ним. Один из них приставлял к горлу Игоря остриё ножа и говорил:
- Не рипайся, дющарик. Лючши сразу гавари, гдэ дэнги. А то – чик, - он слегка нажал, - и усё.
- Нет у меня никаких денег, - еле проговорил Малышев, между тем как цепкие смуглые руки шарили по карманам его ХБ, извлекая оттуда поочерёдно военный билет, записную книжку, карандаш и некоторые другие мелочи.
- Пасмотрим, пасмотрим, - кавказцы судорожно вынимали военник и записную книжку из обложек, прощупывали пилотку. Конечно, в пилотке они ничего кроме иголок найти не могли, но под обложкой записной книжки у Малышева лежал последний червонец, чудом сохранившийся ещё с гражданки, о котором и сам Игорь забыл где-то уже недели две тому назад.
- А эта что? Некарашо обманивать старщих, даракой, - произнёс тот, что был с ножом, - Болше так дэлать ни будиш, а? – нож ещё плотнее вжался в кожу гола Игоря.
- Не буду, - выдавил из себя Малышев, видя, как его последние деньги перекочевали в карман кавказца.
- Ню то-то, а то…
Что было бы «а то» Игорь узнать так и не успел, так как снаружи послышался грохот сапог. Возвращалась с зарядки рота.

[Mayflower >>>]

Фестиваль

Яркий солнечный день. Циркачи дают представление.

Он ненавидел ходить по лаве и углям, зажигая от них факелы, он до сих пор боялся ходить по мечам - инстинктивно боялся, хоть и давно привык. Другое дело акробатика - пройти по канату, жонглируя рекламными шариками, или в полете от одной перекладины до другой, закрутившись юлой, бросить семь кинжалов в щиты фирм, отказавшихся в этом году спонсировать Фестиваль. Да, это ему нравилось, потому что, невзирая на страховочное поле там, внизу и по стенам, было настоящим, своим, зависящим от собственной тренированности и собранности.
"Фестиваль вырождается, все - ложь и обман." - ему уже не было грустно от этой привычной мысли, но она никуда не делась, и в очередной раз идя по мечам, он опять думал об этом. Он ненавидел обман и работал профессиональным обманщиком, циркачем - причуда судьбы, не более того. По крайней мере он часто делал то, что нравилось ему самому. В отличие от большинства рукоплескающих там, внизу и возле стен, за страховочными полями.

Лава, конечно, была настоящей и мечи тоже, дешевый обман - это не стиль Фестиваля. Всевозможные голо-зеркальные дешевки, могут обмануть глаз, но не современную съемочную аппаратуру. Мобильники зрителей должны показывать, что все (!) тут "на самом деле" - иначе за что будут платить деньги крупнейшие в мире рекламодатели? Да, Фестиваль тем и отличается от остальных шоу, что тут все "настоящее". Звери настоящие, у "мага"-картежника, действительно настолько ловкие руки, что карты будто сами порхают вокруг, ползают по рукам, появляются и исчезают в них. И карты настоящие... Но кто сказал, что страховочное поле не правит его невольные ошибки?

"Обман, какая же моя жизнь... обман!" Иногда ему становилось больно от того, что рукоплещат в основном обману... иногда ему становилось тошно и он подумывал уйти - но кому будет нужна его способность выполнять настоящее тройное сальто в этом фальшивом до самого дна мире? Или натренированность под произвольным углом с десятков метров всаживать любой предмет, помещающийся в руке, в нужную точку? Идти в наемники, учится бить, стрелять и убивать? О, нет! Он обманщик - да, но не убийца...

Разгар фестиваля, яркий солнечный день - там, за тонированным куполом, а здесь - багровые огни, цветные лучи и шум толпы внизу. Увы, он ненавидел ходить по углям и лаве, зажигая от нее факелы и гася их голыми руками. Он до сих пор боялся ходить по мечам, хотя давно к этому привык... и никогда не забывал нанести нужное количество нанопыли на ступни, плечи и кисти рук.

[Mayflower >>>]

Сказка о самом правдивом зеркале

­ - А что у нас тут? – я глажу маленький ровненький нос кончиком указательного пальца, а он забавно морщится.
­ - Нос!
­ - А на носу что? – не отстаю я.
­ - Виснуфки! – Шипящие у нас пока не очень получаются, зато мы отменно рычим.
­ - А у мамы есть?
Он берет теплыми, влажными ладошками меня за виски, совсем по-взрослому наклоняет к себе мое лицо, чтобы было лучше видно, и хмурится, разглядывает.
­ - Есть! – Обрадовано кричит он, - тут, тут и вот тут и есе тута! – Палец сначала беспорядочно тычет меня в щеки и нос, а потом обе ладони просто проводят две широкие полосы под глазами.
­ - Правильно, - смеюсь: щекотно! – И у папы есть, помнишь? И волосы как у тебя, и нос тоже, и глазки голубые-голубые.
Он радостно кивает, трясет светлыми волосиками. Иногда, когда он так счастливо улыбается, показывая свои белые молочные зубы и морща нос, мне кажется, я захлебнусь, так сильно я его люблю!
Где-то у горизонта гром глухо перекатывает булыжники, но гроза идет стороной. Мы попали в просвет между мягкотелыми тучами. По краям они светятся, а снизу клубятся серыми ватными кочками. Кажется, что этот просвет – ворота на небо и они для нас открыты. А вокруг тииииихо, птицы примолкли, ждут грозы, и воздух пахнет ожиданием дождя, а нам все равно. Солнце слепит нас, припекает, будто дождь этот не для нас и можно спокойно не двигаться с места.
Он смотрит вверх сквозь ветви ивы и щурится.
­ - Ты очень красивый у меня. Знаешь, на кого ты похож? – Я срываю пушистый желтый одуванчик и щекочу ему кончик носа.
Любопытная ручонка хватает цветок за головку, сжимает, а потом он пытливо изучает тоненькие желтые лепестки, белый пух из середины и перепачканную желтой пудрой ладонь. Длинная челка (давно пора ее постричь) свешивается ему на глаза, и я ее убираю. Солнечные зайчики скользят по его волосам, просачиваясь сквозь листву ивы; отсюда из тени его лучи, просеянные переплетением ветвей, похожи на сияющие лезвия, которые, однако, никогда не причинят моему сыну вреда.
­ - А ведь раньше он был намного красивее, - с укором отряхиваю его ладонь, иначе все это желтое богатство немедленно окажется размазанным по футболке или джинсам.
­ - Цветофку больно? – Испытующе заглядывает мне в глаза он.
­ - Конечно больно.
Голубые глаза наполняются слезами. Вот только этого не надо!
­ - Просто больше так не делай. Смотри, вот ты, вот я, а вот твой папа, - мы по очереди толкаем пальцами три таких же точно одуванчика – маленький, побольше и совсем большой, - пойдем, я расскажу тебе сказку.
Я встаю и протягиваю ему руку, он радостно хватает ее, предвкушая рассказ.
Мы идем, держась за руки, через большую поляну, ослепленную солнцем, поросшую травой, остролистной словно осока. А мой непоседа все не уймется, хватает свободной ладонью один из острых листков и пытается оторвать. Я не успела его остановить и слезы обильным потоком хлынули из глаз. Конечно же, он порезался об это безобидное с виду зеленое лезвие! Утешая свою лохматую радость, я исцеловала мокрое от слез лицо и ладошку, на которой выступила кровь. Мне и самой до слез его жалко!
­ - Ну не плачь, не плачь, мой хороший, помнишь я обещала тебе сказку? Давай ты послушаешь и все сразу пройдет, - лживо уговариваю я и быстро начинаю рассказывать: - Жила была принцесса, у нее были папа и мама – король и королева. Она была веселая и счастливая, росла красивая и умная, и все ее любили. Однажды на день рождения ей подарили золотые сережки с блестящими, самыми красивыми в мире камушками. На солнце они сверкали так, будто миллион солнечных зайчиков заперли в одной стеклянной коробочке и не выпускают. Она так любила их, так радовалась, что в ту же минуту надела серьги и больше не снимала. А какой она была красавицей в них! Каждый день она часто смотрелась в зеркало и любовалась своими зайчиками и собой. Все друзья восхищались подарком, радовались за принцессу, и каждый хотел себе такие же. Но однажды, когда она шла к себе во дворец поздним вечером, один солнечный зайчик выглянул из ее сережки и сразу же спрятался. Но его уже успел заметить один человек. А был он завистливый и злой, и надумал он отобрать у принцессы ее зайчиков, чтобы они светили только для него. Тогда он догнал принцессу и отнял у нее сережки, она плакала и просила не отбирать ее сокровище, но он не слушал. Прежде чем убежать, он достал острый нож и полоснул принцессу по лицу, чтобы отнять вместе с сережками и ее красоту. Заплакала горько принцесса, ей было очень больно, она побежала домой и там стали плакать и папа, и мама, и все друзья тоже стали плакать, так им было жалко принцессу. А на следующий день придворные лекари сказали, что не смогут вернуть принцессе ее красивое личико таким, каким оно было раньше.
Не смеялась больше принцесса, ничто не радовало ее: ни друзья, ни игрушки, даже любимый котенок перестал забавлять ее. Она приказала завесить все зеркала во дворце черными платками. Она не хотела больше смотреть на себя, чтобы помнить ту, какой она была, а не ту, какой она стала. Три года, три месяца и три дня прошло с того момента, как на принцессу напал злой человек, а она все не показывалась никому на глаза, почти не покидая свою комнату, как будто злой человек скомкал и измял ее жизнь вместе с красотой. Но однажды приехал к королю с королевой их друг – король соседнего королевства и они уговорили принцессу выйти на бал. Для того, чтобы никто не заметил шрама на лице принцессы, родители устроили карнавал и их дочь вышла к гостям в маске. А с другом ее отца во дворец приехал и его сын, он пригласил принцессу, которая показалась ему самой прекрасной из всех принцесс на земле на танец, а потом не отходил от нее ни на шаг весь вечер. Такой счастливой принцесса не была с тех далеких дней, когда она еще была красивой. Она даже совсем забыла о своем уродстве, но вспомнила, когда принц признался ей в любви. Заплакала тогда принцесса, потому что тоже полюбила принца.
­ - А потему? – Мой страдалец больше не рыдал, только шмыгал носом.
­ - А ты слушай дальше. Заплакала принцесса и сказала: «Ты разлюбишь меня, когда узнаешь, какая я на самом деле», - и сняла с себя маску. Но прекрасный принц продолжал улыбаться и смотреть на нее с любовью, он не видел шрама, не видел ее уродства и тогда поняла принцесса, что из всех зеркал мира она нашла то, в котором всегда будет отражаться такой же красивой какой была раньше.
­ - И они позенились?
­ - Конечно, мой хороший, и счастливы. Потом у них родился очень красивый сынок, и к одному зеркалу прибавилось второе. В эти два зеркала принцесса никогда не устает смотреть. Ну, как, успокоился? Не больно больше?
Он замотал головой, хотя ему, конечно, было все еще больно, и тут издалека раздался двойной гудок. Я обернулась и увидела на дороге сразу за поляной машину и мужа, что стоял, приложив ладонь ко лбу козырьком. Он помахал рукой, подзывая нас; видимо, время на прогулки вышло.
­ - Смотри – нам папа машет, уже пора. Идем?
­ - Идем! – Кивнул сын, и мы встали.
Держась за руки, мы пошли по этому полю зеленых травяных лезвий, которые лишь ласково гладили нас по ногам, не причиняя вреда. Пускай они колючие и острые, пускай больно кусаются и вызывают слезы. Разве могут они по-настоящему ранить нас? И ни один след ни от какого иного лезвия не перечеркнет наше счастье острым кровавым росчерком - пока мы вместе.
­ - Нагулялись уже? – Спросил муж, убирая светлый локон с моего лба, и поцеловал в неровный шрам под глазом.

[Mayflower >>>]

Двойная жизнь

Я демон… Ну, конечно, это громко сказано, но факт остаётся фактом: человеком я уже давно не являюсь.
Всё началось с того, что в меня неизвестно каким образом попала крупица силы демона. Я этого не знала, и потому долго даже не подозревала, что моя жизнь с того дня кардинально изменилась. Лишь на следующий год я стала замечать за собой непонятные вспышки злости, удовлетворение от чужих негативных эмоций, стремление к одиночеству и прочие непонятности. Я долго ломала голову над этим, но потом махнула рукой и списала всё на переходный подростковый возраст, и на этом успокоилась. Ещё через полгода я заработала репутацию злобной стервы, хотя в принципе старалась держать себя в руках. Злость и агрессия выплёскивались на окружающих независимо от моего желания, поэтому я постаралась сузить круг общения до минимума. Но и это не помогало: даже на самых своих близких друзей я начинала сердиться по непонятным причинам. Вроде всё нормально – стоим, спокойно разговариваем, и вдруг на меня накатывает волна гнева и ненависти, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не убить собеседника или собеседницу голыми руками.
К психологу я из принципа не ходила, да и потом мне совершенно не хотелось загубить свою молодую жизнь в какой-нибудь психиатрической лечебнице.
Так я балансировала на грани около месяца, пытаясь справиться с собой одним лишь самоконтролем, однако, поняв, что ничего не получается, стала заниматься дыхательными упражнениями, помогающими сохранять спокойствие и невозмутимость, начала медитировать, заниматься боевыми искусствами, чтобы хоть как-то избавиться от излишков злости, однако мне ничего не помогало. Только тогда я с ужасом поняла, что не могу справиться с собой самостоятельно, и что что-то со мной явно не так. Но что именно?..
Ответ на этот вопрос я получила на следующий день после того, как окончательно разругалась с родителями. Какой-то странный человек подошёл ко мне на улице и спросил, не хочу ли я пойти с ним. Конечно же, я не хотела! Я очень эмоционально ему это объяснила, однако он лишь улыбнулся на мою вспышку, а потом, схватив меня за руку, куда-то…переместился. Вместо улицы мы оказались в какой-то полутёмной комнате, где незнакомец популярно объяснил, что со мной произошло: оказывается в меня случайно попала частица его силы, поэтому со мной начали происходить изменения, так как эта частица вместо того чтобы исчезнуть и вернуться к законному владельцу слилась с моей индивидуальностью и стала постепенно развиваться и усиливаться, что под конец позволило ему обнаружить меня. Он очень сожалеет о случившемся, но, похоже, мне придётся стать его слугой…или умереть. Я, не до конца понимая происходящее, выбрала первый вариант, потому что умирать мне в любом случае не хотелось. Незнакомец одобрил мой выбор, сообщив, что ему жалко было бы лишаться такой силы, а потом инициировал меня.
Вот так я стала демоном.
Очнувшись после инициации и посмотрев на себя в зеркало, я поняла, что произошедшее мне не приснилось: мои зрачки стали вертикальными, а волосы, бывшие ранее золотистыми, стали серебристыми. Изменения внешности – это были ещё цветочки. Ягодки наступили, когда я обнаружила, что теперь должна подчиняться Хозяину и выполнять все его приказы. То человеческое, что во мне осталось, было против такого принуждения, однако демоническая часть не желала меня слушаться, и я, скрипя зубами, была вынуждена повиноваться приказам Хозяина. Демоническая часть легко справлялась с моими потугами неподчинения. Она была убеждена, что идти против Хозяина - это неминуемая смерть. В конце концов, я смирилась с этим и прекратила кочевряжиться.
После того как я освоилась и научилась азам владения своей демонической силой (всё это заняло примерно полдня), Хозяин спросил меня, как мне хочется жить дальше: остаться с ним или же жить в своём мире и являться, едва он меня позовёт. Я не хотела лишаться своих связей с человечеством и окончательно превращаться невесть во что, поэтому попросила Хозяина позволить мне жить в моём мире.
Так началась моя новая жизнь.
Я вернулась домой поздно вечером и помирилась с родителями. Они очень удивились перемене, произошедшей со мной, поэтому перемен во внешнем облике пока не заметили. Утром я ушла в школу пораньше и по дороге судорожно размышляла, как же мне объяснить одноклассникам и учителям то, что мои зрачки стали вертикальными. Так ничего и не придумав, я решила, что не стоит переживать по этому поводу, и что окружающие вряд ли будут приглядываться к моим глазам, ведь с некоторых пор я стала сторониться какого бы ни было общества…
Так оно и оказалось. Меня спросили лишь, не покрасила ли я волосы. Я буркнула, что да, и от меня отстали. Трудности начались тогда, когда в середине учебного дня меня позвал Хозяин. Я попыталась объяснить, что не могу в данный момент явиться перед ним, однако он не стал слушать моих объяснений, а прямо приказал перемещаться к нему. Делать нечего. Я прогуляла школу. На следующий день повторилось то же самое и на следующий, и на следующий…
Я не знала, что и делать. С каждым днём я всё сильнее запутывалась в сетях своей лжи родителям и обмана учителей, а это грозило тем, что я рано или поздно свалюсь с лезвия, в которое превратилась моя жизнь. Я устала балансировать и гулять, опасаясь порезаться. Мне необходимо было решиться покончить с моей человеческой жизнью, но я всё не могла, даже, несмотря на то, что эта жизнь превращалась в адский кошмар. Мне было жаль моих родителей, ведь я любила их, мне не хотелось терять последнее, что связывало меня с моим прошлым, потому что я боялась будущего. Я не могла бросить всё и уйти, и мне оставалось лишь надеяться, что Хозяин однажды просто прикажет мне остаться в его мире…

[Mayflower >>>]

Розовый бинт

Ричард вытянул рычаг охлаждения реактора на себя до упора и бросил банку дешёвого армейского пива в дыру, прорезанную им между обшивкой кабины и проходящими под ней трубами с криогеном. Боевая машина остановилась, выполняя программу «Отдых», жидкий холод побежал от резервуаров к двигателю робота. Пилот откинулся в своём кресле, утёр пот со лба (температура в кабине стремительно поползла в низ – с проклятой отметки в сорок градусов до благословенной «шестнадцать»)…
Спустя 42 секунды Ричард, не открывая глаз, протянул руку, запустил её в переплетение труб и проводов (сделай он это на секунду раньше – обморозил бы себе пальцы, но все ритмы своей машины ветеран должен знать наизусть…) и извлёк покрытую прохладной испариной банку. Открыл её о ручку пуска ракет дальнего действия (ими его боевая машина укомплектована отродясь не была…) и сделал несколько жадных глотков.
Запищал зуммер полной боевой готовности – аппаратура завершила программу «Отдыха». Ричард вылил остатки пива себе на голову, прислушиваясь к шипению пены на разгорячённой лысине, бросил банку в утилизатор и открыл глаза. На обзорном экране перед ним распростёрлась огромная бурая равнина, лежащая по левую руку от Дьявольского Клинка – хребта, разделяющего единственный материк планеты надвое, пересекая его с юга на север, снизу вверх, если смотреть на карту.
Он, Ричард, пилот боевого робота Экстерминатор, бортовой номер U-2986, позывной Девственница-Самоубийца, патрулирует квадрат хребта 13-49 уже четвёртый год, каждую вторую неделю месяца ( 16 стандартных суток), и патрулирует её хорошо… Ведь если он, или любой другой патрульный не выстоит, не заткнёт очередную рану на теле земли, открывшуюся под острым лезвием Дьявольского Клинка, то весь материк истечёт кровью в считанные дни…
Ранами патрульные пилоты назвали каверны, открывающиеся периодически с левой стороны хребта, на безжизненных равнинах, населённых только Плетью – кошмарными инсектоидами, имеющими сложную социальную структуру и неугасающее желание выбить человеческих колонистов со своей исконной планеты. Каверны – это инкубаторы касты воинов насекомой империи, и каждый раз, открываясь, они изрыгают на поверхность настоящую волну огромных кровожадных тварей, способных разрывать даже листовую броню боевых роботов.
Если хотя бы дюжина таких перейдёт хребет, гражданское население правой, восточной стороны континента, будет вырезано в считанные дни: пехота и ополчение слишком малочисленны, а боевой техники Корпорация прислать на планету не соизволила: экономическая ценность здешних урановых рудников не настолько высока, чтобы тратиться на дорогостоящие био-щиты и танки. Пары десятков подержанных шагающих Экстерминаторов вполне хватит – так решило руководство Корпорации…
Патрулировать Клинок большую часть времени скучно: дежурные орбитальные бомбардировки держат инсектоидов под землёй большую часть времени, а каверны открываются не чаще раза в месяц, обычно одна - две. Жарко было только раз, когда открылись одновременно четыре инкубатора, но, к сожалению, это было не его дежурство…
Ричард переключил мощность с видеоэкрана на тепловые сенсоры. Три секунды на синхронизацию кадров… О да! Точно по расписанию! Комок живых тел, похожий на экране тепловизора на небольшую алую звезду, зародившуюся вдруг прямо под ногами боевого робота, в трёх сотнях метров внизу. Теперь твари быстро поползут вверх по склону, прикрытые от бомбардировки каменными уступами, но здесь, наверху, он уже будет ждать их…
- Девственница здесь! У меня одна! Где-то полсотни тварей! Центр, полсотни! Кстати, Мэри, я знаю, что ты слышишь меня со своего пульта… Так вот, у тебя классная задница! – Ричард расхохотался своим густым басом, представляя, как зарделась хорошенькая операторша пульта управления посадкой и взлётом транспортного парома. В процессе доклада он успел отвести машину от края хребта, включить системы автоматического наведения пулемётов и ручное управление огнемётами (автомат всегда умудряется перегреть их раньше времени).
- Девственница, это Центр. Доклад принял. У меня для тебя паршивые новости: Мэри сегодня приболела, её заменяет Пит, так что тебя ждёт «дружеский» приём по возвращении… Конец связи.
Ричард тихо выругался: Пит, это занудливая пепельница с ушами, официально считается парнем Мэри, но куда ему тягаться с брутальным обаянием боевого пилота… Тем не менее, Мэри упорно продолжала раскручивать своего напарника-оператора на деньги в обмен на поцелуи и официальный статус «жениха». Стерва…
Инсектоиды хлынули на поверхность плато. Как всегда – сплошной живой массой. Никакой тактики, никаких хитростей, только живая мощь и ярость. Патрульный Экстерминатор выпустил жирные струи напалма из четырёх тяжёлых сдвоенных огнемётов и вихрь свинцовых пуль из пулемётов, густо натыканных по всей боевой поверхности машины. Насекомые покатились по камням плато, кто назад, в пропасть, кто, по инерции, вперёд, обугливаясь ещё больше…
Один из жуков прыгнул. Красиво, мощно, на добрый десяток метров, намереваясь приземлиться на загривок огнедышащему роботу… Но короткая серия лёгких зенитных ракет превратила монстра в сопли и ошмётки прежде, чем тот достиг верхней точки своего прыжка…
Прошло несколько минут и всё было кончено. Только закопчённые тушки и слизистые ошмётки, покрывающие камень хребта выдавали недавнее побоище. Ричард тяжело вздохнул, откидываясь на кресло. Нет, методичное нажимание кнопок и переключение тумблеров не утомило его. Близость смерти тоже оставила равнодушным, вот только…
В детстве Ричард мечтал стать героем войны, победителем, прожженным ветераном, покрытым шрамами и славой, чувствовать себя эдаким колоссом, держащим мир на плечах… А теперь. Теперь вся его работа состоит в патрулировании и скучном отстреле насекомых тварей. Это именно работа, привычная, надоедающая местами, неизменная. И чувствует он себя… Розовым бинтом на запястьях упрямой девочки, решившей зарезаться папиной опасной лазерной бритвой во что бы то ни стало…

[Mayflower >>>]

Хранитель Граней

Видеть все, знать многое и не иметь сил, чтобы повлиять на это – наверно такова судьба каждого Хранителя Граней. Грани – тонкие линии бесцветного между Светом и Тьмой, линии, где не должно быть ни добра, ни зла, ни любви, ни боли. Линии, где положено скрывать свои чувства. Бродя по ним, бойся оступиться. Упасть на ту или иную сторону порой страшнее, чем быть разделенным Гранью на две половины. Она остра, как лезвие, игра с ней опасна. Даже опытные Хранители порой оступаются… Я поведаю вам одну историю, которую я имела несчастье наблюдать. Возможно, вам покажется это банальным, устаревшим и никому не нужным, но моя история о любви… о любви к риску…

Теплый весенний ветер, пахнущий жасмином, бросил под ноги Хранителя белые лепестки; казалось, что вновь пошел снег. С отвесной скалы было удобно наблюдать за городом: как утром он просыпается, словно исполинский зверь, как живет, как ночью зажигает огни, купается в свете ночных светил. Отсюда он казался все лишь большой красивой картинкой, но Хранитель знал, что это лишь иллюзия. Если внимательно всмотреться, поймешь, что краски давно выцвели, а пергамент покрылся темными пятнами и местами истлел…
Хранителю на вид можно было дать лет семнадцать, хотя его возраст исчислялся веками. С виду простой парень: огненно-рыжие длинные волосы, глаза цвета молодой листвы с постоянно блуждающей в ней искоркой, высокий, стройный. Просто красивый человек… если бы не два крыла за спиной. Пепельно-серые, словно составленные из шелковых лент… А в волосах вились уже настоящие шелковые ленты: черная и белая. Знак того, что в Хранителе есть и Свет и Тьма, но нет над ним их власти…
Хранителя звали Аэтт.
Он был очень молодым по сравнению с другими Хранителями. Если бы сравнивать его со стихией, то я ы выбрала лесной пожар. Дикий и неуправляемый, утихающий только тогда, когда добьется своего… О да, молодые Хранители похожи на людей. Со временем мы приобретаем опыт, а с опытом приходит наша отличительная черта – отсутствие эмоций. И еще глаза становятся пепельно-серого цвета. Ведь глаза – это зеркало души.
Сзади к нему подошла женщина. Тоже Хранитель, но уже очень старый. Высокая, стройная, с молодым лицом, но абсолютно седая. Серые глаза двумя озерами безразличия застыли на лице.
- Ты ищешь ответы? – Вопрос прозвучал как утверждение.
- Да! – Молодой Хранитель поднялся с земли и вновь устремил взгляд на город. – Зачем мы нужны, Ладэ? У людей все так же: есть добро, и есть зло, Свет и Тьма! И они вечно сражаются друг с другом! Этого не предотвратить.
- Каждый Хранитель рано или поздно задает себе этот вопрос, Аэтт. Да, этого не предотвратить. Просто не нужно это делать. Мы нужны лишь для того, чтобы в этой вечной войне Свет не стал Тьмой, а Тьма – Светом, чтобы они не смешались. Иначе мир станет похож на нашу жизнь.
- Серый и… и никакой!
- Именно.
- Я не хочу быть таким никаким! – Хранитель почти по-детски взглянул на свою учительницу.
- Никто не хотел. Наверное, это судьба.
- А если я больше не захочу быть Хранителем? – Он с вызовом глянул на Ладэ.
- Ты скоро поймешь, что ты не прав. Ведь тебя не прельщает ни Свет, ни Тьма.
- Да! Но если я останусь таким, какой я есть! Останусь и спущусь туда… - Аэтт простер руку в сторону города.
- Тогда, если б я могла чувствовать, мне было тебя жаль. Ты очень рискуешь. Запомни – вернуться назад будет почти невозможно.
Аэтт шумно выдохнул воздух и, резко развернувшись, спрыгнул с обрыва. Ветер с радостью подхватил гибкое тело, понес в сторону города.
Возможно, в эту секунду он был зол на свою наставницу, но в глубине души все же понимал, что она права. Молодым Хранителям свойственно ошибаться. Только иногда их ошибки становятся роковыми.

***
В лучах полной луны город казался начертанным на темно-синем листе бумаги куском угля. Вздымались вверх темные башни, шумела вода в фонтанах, шелестели листья в городских парках. Людей на улицах почти не было. Лишь стражники да редкие ночные путники.
Аэтт кружил над городом, не решаясь спуститься. Он четко понимал, что это рискованное занятие. В этот миг Хранитель, возможно, думал, что лучше будет вернуться назад, но упрямство, жажда приключений и отсутствие страха перед опасностью взяли свое.
Аэтт коснулся босыми ступнями каменной мостовой. Крылья за его спиной мигом развеялись, словно их и не было. Где-то вдалеке, заливаясь, залаяла собака. Хранитель поежился. Вовсе не от холода, просто обычно даже ночной город полон различных эмоций, которые Аэтт очень четко чувствовал. Он еще не знал, что будет делать и куда пойдет. Смятение охватило Аэтта. Хранитель еще никогда не бывал в городе. Он видел его, пролетая в облаках, чувствовал исходящие от него светлые и темные волны эмоций, но никогда не спускался. Ведь легенды о тех, кто побывал в городе, кончаются всегда грустно. Аэтт подумал, что, может, и о нем когда-нибудь сложат красивую грустную легенду. Не потому, что он совершит что-то героическое, нет. Лишь потому, что он отправился туда, откуда еще ни один Хранитель не возвращался.
Крик, разбивший тишину, подсказал Хранителю, куда ему стоит отправиться…
Кричала девушка. Высокий мужчина преградил ей дорогу, в его руках поблескивал короткий нож.
Аэтт хотел броситься на помощь, но осадил себя. Ему нет дела до разборок людей! Бандит явное зло, а Аэтту до зла нет дела. Хранитель ужаснулся, поняв, что ему не безразлична судьба девушки. Его наставница ведь предупреждала…Если хочешь жить в мире людей, рано или поздно станешь похож на них.
Раздался короткий вскрик, и вдруг навалилась давящая на виски тишина. Аэтт наблюдал, как разбойник снимает с пояса мертвой девушки небольшой кошель. Убить ради нескольких медяков… как по-человечески.
В сердце Хранителя полыхнула ярость. Слепая и всепоглощающая. Он кинулся к бандиту, мечтая поскорее убить этого человека пусть даже голыми руками! Аэтт занес кулак для удара, но рука свободно прошла сквозь тело бандита. Хранитель опешил: случилось страшное – он был в этом мире всего лишь призраком.
Со всех сторон к нему начали сползаться тени. Бесформенные существа, источающие зло. В голове раздался призывный шепот:
«Иди с нами… Пойдем в Тьму… Здесь нет правил, здесь ты будешь свободен от принятых рамок…»
Аэтт тряхнул головой, но морок не исчез. Тени продолжали надвигаться. Вдруг прямо перед Аэттом появился лепесточек ровного и очень яркого белого света. Зло шипя, тени расступились, уступая место огоньку.
«Ты добрый… - Раздался в голове Хранителя новый голос. – Тени не смогут тронуть тебя. Ты добрый…»
- Я не добрый! – закричал Аэтт. – Я никакой! НИКАКОЙ!
И тут же он осознал, что его слова – это ложь! Он беспокоился за судьбу человека. Этого непозволительно Хранителю. Аэтт первый раз в жизни по-настоящему испугался.
«Неужели я стал светлым? Ладэ предупреждала!»
«Испугавшись Света, не погрузись во Тьму!» - опять раздался голос огонька.
- Никогда я не стану темным! Никогда не буду светлым! Никогда! – упрямо повторял Аэтт.
Ему говорили, что, потеряв Грань, ты падаешь во Тьму или приходишь к Свету. Или же ты можешь быть убитым Гранью…
- Никогда…никогда… - Вновь и вновь повторял рыжеволосый Хранитель.
Ленточки в его волосах осыпались пылью. Еще секунду Аэтт непонимающе смотрел на огонек, на отступающие тени, а потом понял, что он умирает. Грань убивала его. Из-за своего упрямства он не решился встать на ту или иную сторону, но жить на Грани больше не смог. По щеке скатилась слеза. Слеза от жалости к тем Хранителям, которые так же кончили свою жизнь. Поднялся небывало сильный ветер. Он сбивал воду в фонтанах, гнул к земле деревья, завывал между высоких башен. Ветер уносил в небо серую пыль, которую раньше звали Аэттом…

Ладэ, его наставница, все видела и чувствовала, паря в облаках. Лицо ее оставалось каменным, словно лицо искусно сделанной статуи… Мое лицо никогда не менялось. И я бы наверно заплакала, если б умела…

[Mayflower >>>]

Обычная история

«Это началось однажды, поздним октябрьским вечером, когда ветер гнал по асфальту мокрые листья, а я шагал по пустынной улице. Холод пронизывающей струйкой проникал под плащ…»
- Какая банальщина! – фыркнул демон и выпрямился.
Писатель, через плечо которого он читал только-только появляющиеся на бумаге буквы, внезапно остановился на середине предложения.
- Ты должен вдохновлять, а не говорить, что все плохо, – меланхолично заметил ангел, не поднимая головы. Он сидел на краешке стола и болтал ногами, полностью поглощенный своим занятием – подпиливанием ногтей.
- Все плохо, надежды нет, мы все умрем… вообще-то ты тоже должен вдохновлять!
Ангел закатил глаза и картинно вздохнул. Отложив пилочку, он спрыгнул со стола и направился к писателю, усердно грызшему кончик ручки.
- Как будто это когда-то помогало, - вздохнул ангел. – И зачем я только согласился на эту работу? Лучше б отвоевывал грешников у таких, как ты.
- Да, тебе всегда нравились грешники, точнее, грешницы, - проворчал демон, отходя назад.
Ангел состроил гримасу полнейшего презрения и проигнорировал выпад напарника. Склонившись над другим плечом писателя он быстро прочитал написанное.
- Напомни: разве мы согласились вдохновлять на детектив?
Достав откуда-то сигарету, демон закурил от собственного пальца и соизволил ответить, только выпустив в потолок струйку дыма.
- Нет, это писатель-фантаст. Вот и трудись, вдохновляй.
Писатель продолжал грызть ручку, ведь для него вдохновители оставались невидимыми. Но погрызанный колпачок ручки уже начинал нервировать ангела, так что он предложил:
- Хорошо, пускай впереди показался призрачный свет, контрастирующий со светом фонарей… наш герой остановится в нерешительности, внутри будет нарастать необычное ощущение, и вот в клубке света впереди показался единорог… его шкурка была белоснежной, рог…
- Все это уже было, - заметил демон.
Ангел обиженно надул губы и выпрямился. Ручка, до этого так и порхавшая у писателя по листу бумаги, снова в нерешительности застыла.
- Ну, и вдохновляй тогда сам!
Скрестив руки на груди. Ангел нахохлился и отошел к окну. Тем временем, демон, не переставая курить, принялся неторопливо мерить ногами комнату.
- Что ж… никакого единорога!
Ручка на бумаге принялась остервенело зачеркивать только что написанное.
- В свете фонаря он увидел девушку.
Ручка снова принялась с энтузиазмом выводить слова.
- Она стояла, небрежно прислонившись к фонарному столбу, в руках у нее была сигарета. И, черт возьми, это была прекраснейшая из женщин! А плавные изгибы ее тела ничуть не скрывала одежда. Которая попросту отсутствовала.
- Что? – ангел встрепенулся и снова подошел к писателю.
- Как это без одежды? И вообще, - заупрямился он, - зачем нам девушка?
- Должна же быть красотка-спутница, соблазняющая читателя?!
- Нет, пусть уж лучше единорог!
- Соблазняет?
- Встретится!
Писатель с очередным вздохом принялся зачеркивать все только что написанное, а ангел с демоном продолжали ожесточенно спорить. Наконец, не выдержав, демон подошел к столику за спиной писателя, налил себе в стакан коньяку и залпом его выпил.
- Хорошо, пусть это будет девушка-единорог, - спокойно произнес он.
Ангел тоже подошел к столу и проделал те же манипуляции, выпив коньяку.
- Уговорил. Будет у нас рогатая девушка.
- Бедненькая! – хихикнул демон, и ангел тут же послал в его сторону испепеляющий взгляд.
Потирая руки, напарники вернулись к писателю, встав за его спиной, и принялись наперебой вдохновлять.
- А на голове у нее были маленькие серебристые рожки…
- Ветвистые оленьи рога…
- Она улыбнулась…
- И направилась к нему, плавно покачивая офигенными бедрами…
- Он подошел к ней…
- Допив бутылку пива, которую держал в руке…
- Мальчики, может, хватит?
И ангел, и демон одновременно оглянулись и увидели сидящую на окне женщину. Она была красива даже по меркам весьма привередливого ангела, вот только в отличие от предпочтений демона на ней были просторные белые одежды.
- Пришла, - мрачно констатировал демон. – А кто говорил, что больше не вернется к этому оболтусу?
Девушка спрыгнула на пол.
- Конечно, оболтус… но все-таки мой! Так что, мальчики, можете быть свободны, хватит меня подменять. А то вы уже наделали тут дел!
Ангел мрачно надулся: как же, прервали, да еще такие наезды! Демон же только махнул рукой и снова закурил.
- Тогда возвращаюсь к грешницам. Если что, я в Аду.
И он тут же исчез. Ангел передернул плечами и тоже последовал его примеру, ничего не сказав.
Муза помахала им рукой и направилась к писателю. Обняв его за плечи, она покосилась на лист бумаги, где уже несколько раз все было перечеркнуто.
- Ну что, мой милый, я вернулась. Хватит уже ходить по грани между двумя этими идиотами. Будешь, как и всегда, создавать собственную.
И ручка снова понеслась по листу бумаги.

[Mayflower >>>]

Вопрос без ответа

...мы стояли друг против друга - двое против одного, - а мир вокруг как будто покрылся тонкой корочкой голубоватого льда.
- Ты не можешь нам приказывать! - запальчиво крикнул старший из двоих. - Ты даже не одной с нами крови! Если бы отец уделял больше внимания нашей матери, ему не пришлось бы брать в дом приблудного оборванца!..
До сих пор не могу понять, почему догнать их - и убить - отец приказал именно мне. Он мог дать поручение кому угодно, любому из своих вассалов; их не так много, мы небольшой клан, но все же достаточно, чтобы с нами считались. Но отец послал меня. Того, кого не любил, - за теми, кто был ему дорог. Может быть, потому что меня ему легче было потом ненавидеть?
Меч рассек тело от правого бедра до левого плеча. Мой брат постоял - уже мертвый - и рухнул в лужу собственной крови, черной на серебристой земле. Младший бросил оружие, метнулся к деревьям; должно быть, хотел скрыться в лесу. Когда понял, что не получится, все-таки повернулся ко мне. У него было снежно-белое лицо, точно полная луна, колени подгибались, он трясся всем телом, как лист на ветру. Наверное, тогда в отцовском саду перед воинами нашего клана я выглядел точно так же. Задание отец придумал - глупее не придумаешь; разрубить пополам перезрелую тыкву, мы бросили так развлекаться еще три года назад.
Начинал самый младший из нас, троих братьев. Быстрый замах, и тыква распалась на две одинаковые половинки. Принесли вторую, с ней расправились с той же легкостью. И тогда отец протянул свой меч мне.
- Твоя очередь. Разруби.
- Не могу, - сказал я.
Если бы не его презрительный взгляд, не усмешка на тонких губах, ничего не случилось бы. И тогда отец ударил меня, впервые в жизни поднял на меня руку. Я лежал на земле, не сопротивлялся, только голову прикрывал, а отец пинал меня и кричал, что убьет этого "приблудного оборванца". А потом плюнул.
- Не желаю видеть твое лицо, - вот, что он сказал перед уходом. - Никогда.
За ним ушли все остальные; задержался только один, он помог мне подняться, вытер кровь, счистить грязь с одежды.
- Глупая трата времени - доказывать, что ты лучший в таком бессмысленном соревновании. Ты намеренно дал им победить...

...голова младшего брата покатилась по траве, словно тыква; я обтер меч о траву. Где-то рядом булькал ручей, но не в чем было принести воды, чтобы обмыть мертвецов. Спустя какое-то время я передал отцу два тяжелых свертка, хотелось посмотреть, какое у него сделается лицо, когда он развернет пропитавшуюся кровью ткань. Хотелось узнать, любит ли меня мой отец.
По-прежнему теряюсь в догадках.

[Mayflower >>>]

Коса

Ангел медленно ступал по холодному железному полу, напрягаясь всем телом. Белоснежные крылья были аккуратно сложены за спиной, а руки слегка дрожали, крепко сжимая рукоять огромной адамантиновой косы. Не первый, не второй и не сотый раз приходилось ему использовать это орудие возмездия, но он никак не мог избавиться от этой дрожи в руках. Ариил постоянно боялся. Прислушался. Где-то в левом коридоре из пробитой трубы капала вода. На крыше каркнул ворон. Лёгкий скрип за вторым поворотом. Ангел дёрнул крылом, случайно зацепившись им за ржавый кусок трубы, выступающей из бетонной стены. Несколько перьев бесшумно упали на пол.
- Ещё три, - одними губами произнёс ангел.
Грохот! Ариил покрепче сжал оружие и приготовился. Из второго левого коридора, откуда послышался шум, не доносилось ни звука. Только тень, медленно выползала из-за поворота, пытаясь спрятаться от лунного света, пробивающегося через дыру в потолке. По крайней мере, ему так показалось.
В следующий момент на месте тени возникла жуткая пародия на человека: существо, стоящее на четвереньках, было одето в грязные драные лохмотья, кожу покрывала сажа и дорожная пыль, из груди доносилось глухое рычание, а глаза сверкали хищным взором. Рука сжимала нож. Существо смотрело на Ариила, и в этом взгляде не было ни капли сознания. Ничего, кроме жажды крови.
Существо прыгнуло. Хотя со стороны могло возникнуть впечатление, что оно просто исчезло. А спустя секунду по другую сторону от ангела шлёпнулось два кровавых ошмётка. Ангел был быстрее. На лезвии косы даже не осталось следов крови, настолько быстрым был удар. Ариил подошёл к останкам существа.
- Как бы я хотел перекрестить тебя и сказать 'Спаси его душу, Господи...', - подумал, ангел.
Глубоко вздохнул. Руки больше не дрожали. Сейчас он не боялся. Спустя несколько минут Ариил покинул развалины завода, выйдя на уцелевшую асфальтовую дорогу, ведущую к убежищу. Так и было задумано: сначала очистить близлежащую территорию, затем двигаться к источнику. Ворона на крыше уже не было - он пировал внутри.
Луна правила балом. Только луна. Тёмная и холодная. Тьма окутала планету невидимым покрывалом. И только звёзды ненавязчиво намекали на то, что свет... Впрочем, только ангелы понимали их намёки, а остальным было не до любования на звёзды.
Голыми ступнями Ариил бесшумно наступал на асфальт, не обращая внимания на впивающиеся в кожу камушки; его мысли витали далеко, в воспоминаниях о времени, когда солнце безгранично дарило своё тепло, а ангелам не приходилось касаться ступнями асфальта...
До него донёсся плач. Совсем тихий. Ангел пошёл, ориентируясь на всхлипывающие звуки. Руки снова задрожали. И снова возник страх. Девочка. Маленькая девочка, не старше семи лет, сидела под обгоревшим кустом и тихонько плакала, обнимая куклу с оторванной головой. Ангел остановился в метре от неё. Она подняла глаза, их взгляды встретились.
- Ты... - заговорила девочка после минутного молчания, - Ангел.
Ариил отвёл взгляд. Страх усилился.
- Да, - протянул он. - Ангел...
- Ты пришёл мне помочь? - с надеждой уставилась она на него.
- Да, - он снова поймал её взгляд.
Глаза девочки опять наполнились слезами.
- Мама... - она ткнула пальчиком в кусты. Там лежала растерзанная женщина. Работа демона. Но почему тогда девочка жива?..
- Тебя прислал Бог, - сквозь слезы проговорила она с такой уверенностью, словно сама при этом присутствовала. - Помоги маме, пожалуйста... - слёзы полились в три ручья.
Ариил молча взирал на неё. Бог... Где-то в груди кольнуло. Страх отступил. Он перекинул косу за спину и взял девочку на руки. Она прижалась к нему, еле слышно всхлипывая.
- Не плачь, - он осторожно погладил её по голове, - я помогу.
Вернувшись на дорогу, он продолжил путь к убежищу. Минут через 15 цель была достигнута.
Убежище представляло собой почти полностью разрушенное здание школы. Собственно, ангела интересовало не само здание, а подвальные помещения. Вход, коридор, лестница справа, бетонная дверь. Обычное бомбоубежище...
Ариил остановился. Девочка дремала у него на руках. Он положил её перед дверью и громко постучал. Девочка проснулась, испуганно взглянула на ангела. Он только улыбнулся, вышел из здания. Люди в таких случаях обычно закуривали. Ариил невольно усмехнулся этой догадке. Раздался звук открываемой железной двери, голоса...
Ангел "курил"... Подошёл демон.
- Почему ты не убил её? - с нарочито безразличным видом спросил Ариил.
- А ты догадайся, - оскалился демон, переступая с копыта на копыто.
- Демоны... - выдохнул ангел.
Демон принюхался, втягивая воздух огромными ноздрями, задумчиво потрогал кольцо в носу.
- Жива... - голос демона сильно напоминал лающую собаку. - Зачем ты привёл её сюда?
- А ты догадайся, - передразнил его ангел.
- Мало было в прошлый раз?
Ангел сурово взглянул на него.
- Нечего зыркать, пернатый, - неожиданно взбеленился демон. - Да сколько можно уже?! Я для себя, что ли, стараюсь?! Когда уже до твоей светящейся головы дойдёт?! Нет больше морали! Есть только МЕСТЬ!!
- Игвар!
- Достал ты меня со своим извращённым чувством справедливости! Забыл уже всё?! Забыл, как эти сапиенс погасили солнце?! Убили нашего БОГА!!!
- Игвар, заткнись!
- Эти лицемерные твари боятся всего, чего не понимают, а то, чего они боятся, они уничтожают! Рано или поздно! Нет больше бога, Ариил, нет больше справедливости, есть только МЕСТЬ!!
- Да знаю я!!! - взорвался ангел. - Знаю, что пока мир не будет очищен, возрождения не наступит. Знаю, что надо подавиться своими принципами и делать дело! Знаю я всё это, черти тебя раздери!
- Ну, это вряд ли, - забавно хрюкнул демон.
- Я просто... просто...
- Боишься, - вздохнул Игвар.
- Ни черта ты не понимаешь, - едва слышно сказал ангел. - Я на грани. От моей косы пало уже столько людей, что я... ничего не чувствую, почти ничего... ещё немного и я... начну получать от этого... удо... удовольствие......
- Ангелы, чтоб вас... - выругался демон. - Только пламя вас и очистит. Пошли уже!
Демон двинулся вглубь школы.
- Ты даже представить себе не можешь, насколько я боюсь оступиться за эту грань... - почти прошептал Ариил.
Перед его взором возникли весы, на левой чаше которых лежали последние счастливые минуты жизни маленькой девочки в окружении себе подобных, а на правой чаше адамантиновая коса. И как обычно, правая чаша опасно перевесила левую.
Ангел ощутил страх. Слегка дрожащими руками Ариил достал кому, вздохнул и медленно двинулся вслед за демоном.
Весы покачнулись.